Гиперборейская чума - Андрей Лазарчук

Доктор, наверное, хотел кивнуть, но лишь сморщился от боли.

— Ффф… у-у… Да. Правда. Правда.

— Ну, что ж… Поздравляю. Прими… ну… сам понимаешь…

— Ребята, — сказал доктор. — Мужики. Барон… Я сам не ожидал, честное слово. Не думал даже, не понимал… и вдруг… Я сам от себя не ожидал. Юноша бледный… Смешно, правда? Но я — счастлив. Женя, я тебе клянусь — что, ну… ну не знаю… Барон точно сказал: ничего не было ценнее… Да вы меня понимаете…

— Да понимаем, ты уж так не переживай, — похлопал его по руке Коломиец. — Дурнив нема, уси женились…

— Теперь надо найти способ выбраться из всей этой катавасии без потерь, — сказал Альберт.

— А ты разве еще не нашел? — спросил Крис.

— Гладко было на бумаге… Пойдемте, наверное, уже поспело.

Ященко сидел очень прямо — и плакал. По лицу его бродили сиреневые отсветы.

— Здравствуй, Антон, — сказал Альберт. — Ты хорошо подумал о своем поведении?

— Я не Антон, дяденька. — Ященко всхлипнул и потянул носом, голос его был взрослый, низкий, но с мальчишескими интонациями. — Вы меня опять путаете. Я ведь Сережа. Вы что, не узнаете меня? Забыли? Сережа Довгелло. Вы приезжали к нам на Рождество…

Контртема:

ЭДЕМ

Исполняет Кронид Платонович

Да, родные мои, не знаю, что бы я сейчас и делал, когда бы не Сереженька. Помереть бы мне отец Георгий не дал, да и не так-то просто меня теперь свести на тот свет. А вот исправник моих бредовых речей и слушать бы не стал: отправил бы назад в Сибирь в кандалах по этапу, яко Ивана, родства не помнящего, да еще и по зубам бы настучал. Детское воображение, для которого не существует преград и условностей вашей позитивистской науки, помогло младенцу проглаголить истину. Ах, ведь предупреждали меня, что в скудных временных пределах изменить судьбы невозможно! Бедная Сашенька! Ведь и прочие попытки не удались! Это же все я пытался добраться до усадьбы в ледостав, это на меня нападали волки… Но всякий раз меня возвращало в исходный пункт.

Бедная моя Сашенька! Господу угодно было наказать меня ее гибелью за мое окаянство и блуд. Но расскажу все по порядку, а вы слушайте, слушайте внимательно, какою бы невероятною не показалась бы вам моя повесть.

Местом поселения мне было определено село Усть-Курлюк, стоящее на берегу соименной селу реки. Я нанял простую крестьянскую избу, не убоявшись того, что прежних ее обитателей унесла черная оспа — нередкий гость из монгольских степей в тех местах. За прислугу у меня была престарелая вдова известного в Прибайкалье варнака Ивана Губы, Прасковья Федотовна. Варнак значит беглый каторжник, и нету в тайге зверя более опасного. Даже легендарный бабр, чье изображение красуется на гербе города Иркутска, не может быть столь свиреп. С Иваном мы в каторжных работах были накоротке — и сие было лучшей моей рекомендацией для здешних обитателей. Вряд ли кто из них рискнул бы донести на меня в случае моих противуправных действий.

Впрочем, я таковых и не предполагал. Несчастным совпадением случайностей оказался я причастен мятежу, оттого и не хотел усугублять своего и вашего положения. Я не разделял мстительных замыслов бедного Лунина, не лелеял вместе с безумными поляками мысль о сибирском бунте. Разумеется, Сибири я предпочел бы знакомый Кавказ — но уж сие было не в моей воле. Почти ни с кем из своих товарищей по несчастью не сделался я близок, да и не прилагал к тому усилий, хотя, впрочем, слыл добрым малым, да ведь иначе в этих краях и выжить невозможно.

«Сибирь ведь тоже Русская земля» — поется в одной каторжной песне. По-персидски жаркое лето — и лютая, бесконечная зима, когда вой пурги способен поколебать даже самый могучий рассудок. Дикость и нищета рудничных поселений здесь соседствуют с опрятностью и достатком казачьих станиц, грязные ругательства вдруг перемежаются изысканным бонмо из уст какого-нибудь варшавского карточного шулера. Да, впрочем, все это вы знаете из моих писем. А ваши письма живили меня, понуждая сохранять человеческий облик. Многие, многие мои соузники так и погибли здесь, сраженные отчаянием, болезнями и вином, на которое денег всегда доставало, поскольку припасы в Сибири чрезвычайно дешевы.

Государь Император по милости своей постепенно смягчал условия нашего содержания. Доступно стало выписывать книги и хороший табак. Стараниями Сашеньки я ни в чем не нуждался. Нужно было лишь найти себе достойное дело, чтобы не прозябать в ничтожестве.

Знания, полученные мною в армии и в университете, вкупе с астрономическими приборами позволили мне составлять подробные карты окрестностей. Обратился я и с просьбой на высочайшее имя дозволить мне провешить маршрут железной дороги чрез всю Сибирь к Тихому океану — все равно ведь необходимость в ней рано или поздно возникнет, — и тем самым облегчить труды потомкам. Прошение мое оставлено было без внимания, равно как и все прочие, касающиеся рудничного дела или заготовки корабельного леса, за который та же Англия платила бы червонным золотом.

Не было ремесла, которого я там не освоил бы, не было науки, основ которой я бы не изучил. От сельской знахарки узнавал я названия и свойства целебных трав, странствующий буддийский монах в благодарность за спасение из полыньи дал мне скопировать карту, на которой проложен был путь к запретной земле Шамбала, старообрядческий начетчик раскрывал передо мной переплеты книг, которых касалась рука Грозного Иоанна.

Велика, велика Русь потаенная!..

Старообрядцы на всякое историческое событие имеют свой особенный взгляд и уж, наверное, ни в чем не согласились бы ни с Карамзиным, ни даже с Татищевым. Петра Великого почитают они Антихристом. Один из старообрядческих анекдотов о нем показался мне забавным: якобы однажды Государь, упившись до белой горячки, выехал верхом на берег Невы, водяные валы, поднятые на реке ветром, померещились ему толпою, рвущейся на приступ. Петр погнал было коня прямо в воду, где, несомненно, и погиб бы, но змея запутала конские ноги и удержала сумасбродного всадника, так что Фальконетов монумент поставлен, в сущности, в честь змеи…

Вообще народными сказаниями, легендами и песнями заинтересовался я чрезвычайно. Видимо, лавры Казака Луганского и Кирши Данилова не давали мне покоя. Я обращался и к переселенцам, и к туземцам, исправно посещал свадьбы и похороны, церковные праздники и языческие обряды, с помощью хлебного вина и восхитительной здешней медовухи старики становились разговорчивей, молодые — бойчее. Да и надо же было мне хоть к чему-то приложить свои нерастраченные энергические усилия! Кроме того, начал я также изучать туземные языки и наречия и скоро сделался прямой полиглот, то есть с бурятом изъяснялся по-бурятски, с тунгусом — по-тунгусски и т. д. Должно заметить, что языки сии отличаются необычайной выразительностию и дышат дикой поэзией.