Блондинка. Том II - Джойс Оутс

По представлениям О., этого закоренелого бритта, Мэрилин Монро была типично (американской) дойной коровой, кассовой актрисой, принесшей Голливуду несметное состояние. От О. так и разило презрением к Голливуду и «Мэрилин», и заглушить этот запах были не в силах даже ее пронзительные духи.

Достаточно было услышать, как О. произносил это имя, «Мэри-лин».

О. являлся не только исполнителем главной роли, но и режиссером обреченного на неуспех фильма. И английский его акцент резал слух, звук получался такой, будто скребли ножом по фарфору.

И обращался он к ней, как обращаются взрослые к какому-нибудь умственно недоразвитому ребенку. Но только без улыбки.

— Мэри-лин, моя дорогая, вы не могли бы произносить свои реплики чуть почетче? И более связно?

Она не отвечала. Вид у него при этом становился такой, будто он вот-вот плюнет ей прямо в лицо. Она была Нормой Джин Бейкер, втиснутой в платье, оставляющее большую часть груди открытой; кожу на голове жгло после утреннего обесцвечивания пергидролем, мысль работала медленно, словно будильник, который забыли вовремя подзавести. Погружалась внезапно в мечты и словно отсутствовала. Сегодня опоздала на целых четыре часа и сорок минут. Кашляла так, что сцены приходилось переснимать. Запиналась на репликах, вдруг забывала простейший диалог. А ведь когда-то запоминала все моментально, что называется, с лета. Запоминала не только свои реплики, но целые диалоги других актеров. А из пор на носу и лбу пробивался сквозь толстый слой грима липкий и жирный пот.

О. смотрел на нее через монокль. Потом вытащил его и выдавил улыбку. Получилась не улыбка, а кривая гримаса.

Сразу видно, он из кожи лезет вон, чтобы казаться остроумным. Тоже мне остроумие, в стиле салонной пьесы!..

— Мэри-лин, милая моя девочка! Ну неужели нельзя быть немножко сексуальнее?

Всю предыдущую неделю она мучилась расстройством желудка. Желудочный грипп, так это, кажется, называют. Ее рвало ночи напролет. Драматург был ее сиделкой и нянькой, преданным и внимательным мужем. Она потеряла шесть фунтов. Пришлось перешивать костюмы. Лицо тоже похудело, стало казаться уже. Неужели отснятые сцены придется переснимать? На прошлой неделе она смогла отработать лишь один полный день, с утра до начала вечера. Остальные актеры относились к ней с каким-то брезгливым сочувствием. Будто думают, что от меня можно заразиться. О, как бы я хотела, чтобы все они, все, любили меня!

Месть ее была утонченна. Месть в типично американском стиле девушки-простушки. Прославленный английский актер О. ожидал от нее эмоционального срыва, слез, истерики; его предупреждали, что Блондинка Актриса — штучка непростая. Но он никак не ожидал, что месть ее будет носить столь пассивный и в то же время смертельно опасный характер.

Считает меня тупенькой блондинкой Дездемоной. Не знает, что на самом деле Мэрилин — это Яго!

Она уходила и пряталась. Она смеялась. Нет, она была вне себя от обиды и смущения.

— Меня просто тошнит при виде этого О.! Он наложил на меня проклятие.

— Не стоит так думать, дорогая. На самом деле он тобой восхищается и…

— А когда должен дотронуться до меня, весь так и передергивается от отвращения. Прямо мурашки по коже бегут, и ноздри сужаются. Я сама видела!

— Ты преувеличиваешь, Норма. Ты должна понимать одну вещь…

— Послушай, от меня что, воняет, да? Отчего это, в чем дело?

На самом деле, Мэрилин, тебе попался мужчина, который тебя просто не хочет. Мужчина, которого ты не смогла соблазнить. Который скорее согласится трахать корову на лугу, нежели тебя. Один мужчина на миллион.

А Драматург? Что должен был он думать и делать?

Ведь эта женщина была ему женой. Блондинка Актриса, его жена.

Только здесь, в Англии, он начал понимать природу и всю сложность стоявшей перед ним задачи. Как пеший странник, перед которым разворачивались все новые пейзажи, открывались все новые, неизведанные и пугающие своей необъятностью пространства, он начал оценивать всю грандиозность вызова, брошенного ему судьбой.

Как быстро он стал ее нянькой! И ее единственным другом.

Но и О., он тоже был другом. И давним его поклонником. И находил его постановки не соответствующими уровню и размаху актера с опытом и выучкой О. И в то же время Драматург очень уважал О. и был благодарен судьбе за то, что она вновь свела их и что он может наслаждаться его обществом. Он подозревал, что О. занялся этим проектом лишь потому, что нуждался в деньгах; и в то же время считал О. слишком профессиональным актером и порядочным человеком. Такой профессионал, как он, просто не мог не отдаваться работе со всем присущим ему рвением и талантом.

Будучи человеком театра, Драматург приготовился стать свидетелем нового завораживающего действа — процесса создания фильма, мечтал научиться чему только можно. Ведь сам он только что начал писать сценарий, первый в его жизни.

Сценарий для Блондинки Актрисы, его жены.

Но увиденное на съемках шокировало и смутило его. Вся эта бесконечная суета и неразбериха. Толпы людей! Ослепительно ярко освещенное пространство, где должны были играть актеры, окруженные целым роем технических сотрудников, операторов, ассистентов и помощников режиссера. Сцены начинались и, едва успев начаться, туг же обрывались, затем начинались снова и снова прерывались, начинались и прерывались; сцены снимались и переснимались; постоянно шла какая-то нервная возня с волосами и гримом. И вообще, на взгляд Драматурга, все это действо отдавало неким налетом нереальности, искусственности, даже фальши. Претенциозность и нищета духа — вот что сквозило во всем этом и глубоко оскорбляло его.

И постепенно Драматург начал понимать, почему О., актер театра, играл здесь так странно, так неестественно держался перед камерой. Принц был фальшив с головы до пят, а Хористка рядом с ним выглядела вполне «естественной». Порой казалось, что эти двое говорят на разных языках или же что фильм являет собой смешение совершенно разных жанров — что здесь сошлись и пытаются слиться в единое целое салонная пьеса и жесткий реализм. Вообще похоже, что из всех присутствующих на площадке только Блондинка Актриса знала, как надо играть перед камерой. При этом она умудрялась не обращать на нее внимания и играть как бы для остальных актеров. Но ее уверенность была поколеблена еще в самом начале съемок, а ее девичий энтузиазм остудил О., так что и она, фигурально выражаясь, ступала не с той ноги.

— Ну как ты не понимаешь, Папочка! Здесь же не театр. Это…

Голосок Блондинки Актрисы обиженно замер. А ведь и правда, что она пыталась ему объяснить?

Позднее тем же вечером она подошла к нему и крепко схватила за руку. И выпалила без передышки, как будто выучила эти слова наизусть:

— Послушай, Папочка! Знаешь, как я все это делаю? Все время твержу себе, что одна. Ты скажешь: ведь рядом с тобой другой человек, может, даже не один, а сразу много людей. И я не знаю их, не знаю, кто они такие, но суть не в этом. Главное, что мы с тобой здесь вместе. И не важно, где именно, в этой ли комнате, или на улице, или в автомобиле. Главное — найти во всем этом логический смысл. Мы должны сообразить, почему мы именно здесь, а не в другом месте, что значим друг для друга, играя ту или иную сцену. — Она нервно улыбнулась. Ей очень хотелось заставить его понять. Драматург был растроган до глубины души и нежно провел пальцами по ее разгоряченной щеке. — Понимаешь, Папочка? Вот как мы с тобой сейчас. Мы здесь одни и ведем себя соответственно. Мы влюблены… и пришли сюда вдвоем, чтобы эта любовь обрела смысл. Но только надо делать вид, будто мы не знали этого заранее. Мы не могли этого знать! Мы стоим в круге света, а за его пределами тьма. И мы с тобой одни-одинешеньки в этом море тьмы, словно плывем на лодке, понимаешь? И нам немножко страшно, но и это тоже можно понять, в этом есть своя логика. Есть! Так что если даже я и напугана… а здесь, в Англии, мне все время страшно, потому что все эти люди… они меня ненавидят… Станиславский называл это «публичным одиночеством»…

Драматурга удивили слова жены и страстность, с которой она все это произносила, однако большинства из того, что она ему наговорила, он так и не понял. Он молчал и держал ее крепко-крепко. Корни волос у нее снова выбелили сегодня утром, и от них исходил резкий тошнотворный химический запах, и Драматург слегка поморщился. Этот запах!.. От Блондинки Актрисы уже давно так не пахло.

Теперь же, в Царстве Мертвых, от нее снова стало пахнуть. Казалось, запах пронизал все ее тело, до самого костного мозга. А костный мозг обратился в свинец. В этом холодном подводном царстве от нее в ужасе шарахались исконные его обитатели — рыбы.

Они меня ненавидят! Эти их глаза!..