Сказки Бернамского леса - Алёна Ершова

ты скатишься за колонну. А потом беги. Что бы не увидела и не услышала. Беги и не останавливайся, поняла? – Сейдкона кивнула, и в тот же час почувствовала, как сгорели невидимые путы.

— Давай! – скомандовал ее спаситель и дернул на себя. Корвин скатилась вниз и бросилась бежать. Но через несколько шагов остановилась и обернулась.

Серая тень ее спасителя мелькнула в зал. Ощутимо запахло магией. Сейдкона, совершенно забыв о том, что нынче ее телу нет и шестнадцати, рванула обратно. Но тут же была перехвачена келпи.

— Он же убьет его! – Корвин начала вырываться.

— Убьет, — согласился водяной конь и прижал сейдкону к себе, — Кто он тебе?

— Сын. Мать луна. Это мой сын!

— Сочувствую, — мужчина и не думал отпускать ее, — Но этот сукин сын убил одиннадцать женщин. Румпель не сохранит ему жизнь.

До Корвин не сразу дошел смысл сказанного. Она хотела возразить, но самообладание уже вернулось в тело, и сейдкона вовремя прикусила язык. Лишь покрепче вцепилась в стеганый дуплет и прошептала:

— Как же страшно.

XII

Время, словно издеваясь замедлилось. Вытянулось тонкой струей. Лес смолк. Корвин, стояла в защитном кольце мужских рук и вслушивалась. Воображение рисовало картину боя, подкидывая раз за разом все более страшные подробности. Наконец за спиной раздались шаги. Сейдкона испуганно сжалась, но келпи так и остался спокоен.

— Тут женщина, — крикнул он в темноту.

В ответ зашуршало и к ним вышел горбун в плотном капюшоне.

— Скорее горные реки пойдут вспять, чем женщины научаться слушаться мужчин, — устало произнес он. — Я же велел вам бежать отсюда без оглядки.

— Не рычи дружище, не смогла она уйти, филид ее сын.

В воздухе загорелась огненная руна, и Румпель подошел ближе. Всмотрелся в тонкие девичьи черты. Слияние с Кам не прошло бесследно, теперь перед Темным лэрдом стояла высокая черноволосая красавица. Хрупкая, белая, с острым птичьим носом, вытесанными, словно из мрамора скулами и маленьким, приоткрытым ртом. Пожалуй, только слегка раскосые глаза, выбивались из общей картины, превращая нереальное существо в земное.

— Назовись, — проскрипел маг.

Корвин с трудом протолкнула сухой ком, застрявший в горле, и произнесла, надеясь, что присутствующие не заметят, как предательски дрожит подбородок:

— Мое имя Корвин из Гойдхил. Я туата нечестивого двора. Приветствую тебя, сородич.

Если бы она была способна видеть сквозь плотную тьму капюшона, то несомненно заметила бы, как покривился маг. Однако ничем иным он своего настроения не выдал, только спросил:

— Ворон твой?

— Мой.

— Молодец пернатый, без него мы бы еще долго по лесу блуждали. — Потом протянул ей окровавленную связку узелков.

— А это твое?

Корвин всхлипнула, подлетела к магу, словно порыв весеннего ветра, сжала его грубую кисть своими тонкими пальцами, совершенно не замечая, как ранят ее эти прикосновения. Что эти порезы, по сравнению с тем, как кровит сердце?

— Прости, прости меня, ради всего святого! Если, когда-нибудь сможешь, прости ту, что каменным сердцем своим сгубила родного сына.

Румпель дрогнул. Слова, предназначенные не ему, сковырнули давно засохшее, но не зажившее чувство. Он притянул туату к себе, огладил ее по черным волосам, как гладил бы мать, явись она к нему. Но ирония жизни порой избирательно жестока. Потому он слушал раскаяния чужой матери, а она рыдала в его объятьях о судьбе сына которого он нынче убил.

— Не плачь, златоглазая. Он бы простил тебя. И защита твоя была сильна. Просто боги порой любят зло шутить, и щитом она стала мне, а не ему. Это я должен просить у тебя прощения.

Сида рвано втянула воздух, утерла слезы и замотала головой.

— Все верно, — произнесла она осипшим голосом. — Так и должно случиться. А мои слова принадлежат только тебе… И, если вас не затруднит, прошу проводить меня к Холму Аргатлам. Ноденс должен знать, что здесь произошло…и что я вернулась.

Румпель переглянулся с другом. Тот лишь плечами пожал. Всякий знает, что в сид ведет не тропа, а намерение. Любой из вошедших в Бернамский лес может попытать счастье и притянуть ее. Тут провожатые лишь мешать будут. С другой стороны путь – это не только дорога. Для любого туата предложение разделить путь, даже самый малый, приравнивается к предложению разделись судьбу. С другой стороны, все верно, с кем еще делить вирд, как не с той чьего сына ты убил?

Потому Румпель согласился.

Дорога к Холму стелилась ровная, широкая, без корней и ухабов. Келпи перекинулся в коня и резво вез спутников вперед. Корвин больше молчала и жалась к Темному лэрду. Свои ощущения она более не отделяла от ощущений Кам. Она приняла ее всю. С ошибками, обидами и деяниями, но дальше шла своим умом. Надо поговорить с Хозяином холмов. Рогатый живет не одну жизнь и сможет дать дельный совет.

Келпи вдруг остановился и поджал уши. Тупик. Ровная широкая дорога привела к мшистому камню, за которым виднелась хижина, вросшая в обветшалый холм.

— Странно. Похоже на то, что нас настойчиво приглашают в гости. — Румпель спешился и снял с седла Корвин. Калдер фыркнул и обернулся юношей с влажными, вьющимися волосами. Сейдкона улыбнулась и вытянула из них водоросль. Намотала ее на палец. Все эти дни она так поступала с собственными мыслями. Выпутывала их и сматывала, пока в голове не образовался условный порядок.

Дверь хижины со скрипом отворилась и на пороге возникла морщинистая, сгорбленная, словно серп, старуха.

— Давайте, заходите, карасики, хаггис стынет. Заждалась я вас уже, — проскрипела, словно несмазанная телега спакона Тэрлег.

Корвин поймала на себе цепкий взгляд и невольно отступила. Сложно забыть ту, которая предрекла твою смерть. И чье предсказание сбылось.

— Вижу с твоих рук сошли черные узоры, а с души надменность. Что ж, без этого груза тебе проще будет сойти с тропы. Заходи и ты получишь ответы на вопросы, которые не побоишься задать.

Первый шаг сделать всегда трудно, но Корвин перешагнула границу дома, оставив за своей спиной тени прошлого. Она не испугается сложных вопросов и неприятных ответов.

Внутри все дышало уютом. Жарко натопленный камин щедро источал тепло. Корвин вдруг поняла, насколько сильно устала за эти дни. Казалось, только присела в резное кресло, и вот уже спит, опрокинув голову на грудь.

— С ней у меня разговор