Тишина - Василий Проходцев

"– Милостивый государь! Пожалуй нас, холопей и сирот своих, всего государства торговых людей: воззри на нас, бедных, и не дай нам, природным своим государевым холопам и сиротам от иноверцев быть в вечной нищете и скудости, не вели искони вечных наших промыслишков у нас, бедных, отнять!"

Царь и все присутствующие пребывали какое-то время в молчании, а затем государь, очередным едва заметным движением, приказал дьяку дать ответ английским немцам, определенно заготовленный заранее. Тот развернул список и начал читать гнусавым и неприятным голосом:

"– Вам, англичанам, со всем своим имением ехать за море, а торговать с московскими торговыми людьми всякими товарами, приезжая из-за моря, у Архангельского города. В Москву же и другие города с товарами и без товаров не ездить. Да и потому вам, англичанам, в Московском государстве быть не довелось, что прежде торговали вы по государевым жалованным грамотам, которые даны вам по прошению государя вашего английского Карлуса короля для братской дружбы и любви. А теперь великому государю нашему ведомо учинилось, что англичане всею землею учинили большое злое дело: государя своего Карлуса короля убили до смерти. За такое злое дело в Московском государстве вам быть не довелось!"

Глава 15

Поздним вечером того же дня, когда Матвей Артемонов давно уже спал мертвецким сном на большом сундуке в одной из бесчисленных кремлевских комнаток, накрывшись, взамен отнятого обратно в казну белоснежного мерлушкового полушубка, своим старым кафтаном, в царевой Передней, без слуг и дьяков, сидели и разговаривали трое бояр. Один из них был черноволосый и чернобородый мужчина с темными, слегка навыкате большими глазами и орлиным носом. Рот его всегда как будто был слегка скривлен в усмешке, о каких бы серьезных предметах он не говорил. В одежде, вполне московского, и даже подчеркнуто московского покроя, чувствовалось что-то неуловимо кавказское. Его меховая боярская шапка немного больших, нежели принято, размеров и мохнатости была слегка сдвинута на затылок. Рядом с ним сидел очень благообразный и высокий седой вельможа, который во всех мелочах мог служить олицетворением старомосковского дворянина. Он держался с большим достоинством и был, в отличие от своего соседа, немногословен. Решив участвовать в разговоре, вельможа неторопливо произносил, после раздумья, с полдюжины слов, после чего опять надолго замолкал и лишь доброжелательно, хотя и в меру сурово, поглядывал на собеседников. Это были князья Яков Куденетович Черкасский и Никита Иванович Романов, дядя государя. Наконец, третьим присутствовавшим в горнице был Никита Иванович Одоевский, как всегда безупречный в отношении одежды, прически и поведения. Все трое бояр были одеты хотя и богато, но как будто по-монашески: одежда их была темных оттенков, на головах были тафьи, а в руках – четки. Сама же царская Передняя вполне напоминала монастырскую келью обилием икон, лампад, ладанок, подсвечников, а также и простотой обстановки. Ничего и близко похожего на роскошь приемных покоев и палат здесь не было. Бояре сидели на простых скамьях за сбитым из толстенных дубовых плах ничем не покрытым столом.

– Оно конечно, князь, тяжело руководить сразу пятью приказами, – сочувственно обращался к Черкасскому Одоевский, – Но ведь зато были они в надежных руках! А то ведь как бывает: правая рука одно делает, а левая, того не зная – совсем другое. А ноги в третью сторону пляшут. От этого добру не бывать. Нужно, чтобы одна голова все ведала, и всем руководила. Да и голова должна быть головой, а не пнем лесным, а такую найти нелегко!

Черкасский сперва слушал милостиво, но затем нетерпеливо и слегка раздраженно покачал головой.

– Да, было, было, да прошло. До света, бывало, поднимался, ехал сперва к стрельцам, все разводы да караулы проверял, ни одного не пропускал, чтобы и мышь в Кремль не проскочила. Сейчас-то разве что орды ногайские по Соборной не разъезжают, а ведь был порядок… Затем уж к иноземцам. Не любил я их, грешным делом, и сейчас не жалую, но от службы царской не отказываются. В собор зайдешь, бывало, святым угодникам помолишься, да и к ним, к нехристям, идешь. Заходишь каждый раз – как будто кошки на душе скребут, словно в ад спускаешься, и адским огнем тебя жарит. Ну а потом и в Казенный приказ…

– Его-то твоя милость меньше всего жаловала – заметил не без ехидства Романов.

– Ну а как же, Никита Иванович, ведь это понятно – торопливо вмешался в разговор Одоевский – Два приказа проведав, и устанешь. Не каждый бы и вовсе туда дошел, после таких-то трудов. Ты-то сам, князь Никита Иванович, не меньше того терпел.

– Да, после военных дел на волокиту бумажную нелегко было переходить – продолжил Черкасский – Где да в какой волости на три четверти меньше ржи с десятины сняли, а где лен не уродился – изволь все знать. Не боярином себя чувствуешь, а поместным старостой. Хорошо хоть мужиков нерадивых сечь не приходилось. Помню, был случай…

Но, не дав Якову Куденетовичу рассказать про примечательный случай из приказной жизни, скрипнула дверь, и в Переднюю вошел еще один боярин: огромный, богато, хотя и, как и все остальные, слегка по-монашески одетый, он сразу заполнил собой всю комнату. Из-под полу-монашеского одеяния, впрочем, выглядывали не слишком приличного вида немецкие чулки, обтягивавшие мощные икры боярина. Как не сразу стало понятно, вместе с ним в комнату вошел еще один человек, среднего роста и мало чем примечательный. Первый был царский тесть Илья Данилович Милославский, по прозвищу "Голландец", а вторым – сам воспитатель царя, Борис Иванович Морозов. При виде вошедших, Яков Куденетович, привстал, а, вернее, подпрыгнул почти на вершок, и только своевременно положивший руку ему на плечо Одоевский смог его несколько успокоить и удержать князя от более порывистых действий. Никита Иванович Романов, в свою очередь, пожал плечами и отвернулся в сторону. Милославский, тем временем, пробормотал под нос что-то вроде "А, и эти явились", и, не глядя на Черкасского с Романовым плюхнулся на лавку по другую сторону стола, где к нему присоединился и Морозов, вовсе воздержавшийся от каких бы то ни было приветствий, кроме кивка головой в сторону Одоевского, но державшийся вежливо и почти дружелюбно. Тот расплылся в самой широкой и ласковой улыбке, как будто давно его так ничего не радовало, как появление бояр Морозова и Милославского.

– Бояре! Ну и рад же я вас видеть. Думал, по нынешнему бездорожью и не доедете. Как здоровье, Борис Иванович? Илья Данилович, как служба царская?