Тишина - Василий Проходцев

А речь о десятках и сотнях тысяч серебром идет. Сбережем их – и вот тебе еще тысячи с две рейтар набрать можно и вооружить. Да только кто стойче будет: три тысячи в латах, или пять – без лат, когда любая пуля с коня сшибет? Никто, с кем говорю, ответа на вопрос этот не знает, и не по глупости, а потому, что ни один рейтар в бою не видел, все только по крымским вестям на Украйну ходили. А ты – видел! И ты, Матвей Сергеевич, уж мне про это подробно расскажи, не обидь.

С этими словами царь отвернулся от книги, и с надеждой взглянул на Матвея. Но пока тот собирался ответить, в дверцу раздался настойчивый стук, которым стучавший не спрашивал разрешения войти, а просто предупреждал о своем появлении, и на пороге появился еще один полумонах-полувоин, но гораздо, судя по одежде, знатнее и богаче тех, что водили по дворцу Артемонова.

– Пора, государь!

– Господи! Уже? Ну хоть четверть часа, батюшка, Андрей Арсеньевич, обожди?

– Никак нельзя, государь. Послы уже идут, и меньшая встреча уже у них была. Так ведь и в палату могут войти, а мы твое царское величество и нарядить не успеем. Каково будет?

– Ох… И что же, во всем парадном платье быть, без изъятий?

– Заморские немцы, государь. К ним голым не выйдешь. Разве что панагию одну можно снять, да на один зипун меньше.

– Велико облегчение… И с рындами?

– Да, государь, и с рындами, – твердо ответил полумонах.

– Твоя воля. Но и у меня к тебе дело: вот сидит Матвей Сергеев Артемонов, боярский сын, так ты его рындой наряди, у пусть сегодня весь день со мной ходит.

– Можно ли, государь? А меньшой Шереметьев?

– Спорить со мной вздумал? – грозно спросил царь – Много на Москве Шереметьевых!

Глава 14

Первый раз в жизни, не считая поры самого раннего детства, Артемонова одевал другой человек, более того – мужчина. Помимо него, в страшной тесноте и толкотне, в той же светлице наряжали еще троих рынд, которые, судя по их капризным, но точным указаниям одевавшим их слугам, были гораздо привычнее Матвея к таким обрядам. Сам же Артемонов не на шутку робел перед суровым пожилым дядькой в красном кафтане с вышитым золотом орлом, который бесцеремонно вертел его из стороны в сторону и, время от времени отдавая краткие приказы и тяжело вздыхая в тех случаях, когда Матвей проявлял особенную бестолковость. Трое рынд, молодые отпрыски знатных московских фамилий, старались вовсе не смотреть на Матвея: им и в одной комнате с ним быть было невместно, не говоря уже о высокой государевой службе. Даже наряжавший Артемонова слуга придерживался, похоже, того же взгляда на Матвея. Впрочем, все они привыкли к странным назначениям молодого царя, иначе Артемонов рисковал бы никогда больше не выйти из комнатушки на свет Божий. На его счастье, матвеевы сотоварищи не знали о его принадлежности к немецким полкам, как и про краткую службу в стрельцах. Им просто было известно, что он не принадлежит к старомосковскому дворянству, а значит брать его в рынды – означало прямо проявлять неуважение ко всему сословию, что только самодержцу и можно простить. Каждый из них, однако, уже продумывал про себя текст челобитной.

Наконец, краснея и обливаясь потом в своих теплых белоснежных полушубках, рынды вывалились из светлицы и остановились в ожидании царедворца, который должен был их сопровождать. Дядька в красном кафтане, поклонившись, исчез в одной из бесчисленных дверей, расположенных через равное расстояние по всей длине бесконечного прохода. Окошки по другой его стороне выходили на Красное крыльцо, где толпилось множество служивого народа в праздничных одеждах с позолоченными протазанами и алебардами. Жильцы, стольники и стряпчие еще сохраняли выправку, но видно было, что они находятся в состоянии приятной расслабленности после выполненного трудного задания: они перемигивались и в полголоса переговаривались между собою, а также нередко позволяли себе переваливаться с ноги на ногу, или перекладывать из руки в руку оружие. Первая – меньшая – встреча английского посла уже прошла на Красном крыльце с большим торжеством, и участники встречи имели полное право немного отдохнуть. У рынд же все было впереди, и они явно волновались. Наконец, к ним вышел очень богато одетый, однако совсем не старый вельможа, поприветствовал их, не обращаясь ни к кому лично, приказал следовать за ним. До поры до времени они шагали по все тем же простоватым бревенчатым или кирпичным переходам, но вот распахнулась очередная невысокая дверь, и рынды оказались в другом мире. Каждый закругленный сверху дверной проем был здесь украшен каменной резьбой и расписан яркими красками. Такими же красками были изображены повсюду причудливые травы и цветы, а там, где на стенах не было росписей, висели дорогие ковры, меха или позолоченные кожи. Такие же ковры покрывали и пол, и Матвей, купеческим взглядом оценив их возможную цену, поначалу даже испугался на них вступать и сильно споткнулся, вызвав целый смерч гневных и презрительных взглядов троих других рынд. Возглавлявший их вельможа, впрочем, взглянул на Матвея не зло и подбадривающе, чем очень поддержал Артемонова. Окна были украшены изящными решетками, почти везде позолоченными и посеребренными, на стенах висели такие же красивые медные светильники, каждый не менее, чем с десятком свечей. Возле каждого окна, дверного проема, угла или поворота стояли с неподвижностью, достойной стремянных стрельцов, дворяне в золотных кафтанах и горлатных шапках, некоторые уже весьма пожилые и седые, по представлениям Матвея – не ниже окольничего чином. Всю эту красоту рынды наблюдали довольно долго, переходя из палаты в палату которым, как и полагается в царском дворце, не было числа. Украшены они были с большим вкусом и затеями: в одной висели в основном серые волчьи шкуры, и травяная роспись по стенам также отливала в серые тона, а подсвечники и другая утварь была исключительно серебряная. В другой висело множество пестрых персидских ковров, с не везде, как показалось Матвею, потребными изображениями, и эти-то места были тщательно завешены такими же пестрыми, как и ковры, рысьими шкурами. В третьей горнице преобладали коричневые цвета, в соответствие с развешанными по стенам и лежащими на полу тяжелыми медвежьими шкурами. Но даже к этому великолепию быстро привыкал глаз, и волнение все сильнее охватывало Артемонова: не век же им бродить по палатам без того, кого они должны были сопровождать. Матвея поначалу не затрудняло идти в ногу с другими рындами, поворачивать или останавливаться по команде, чтобы пропустить спешащих