Котовский. Робин Гуд революции - Олег Смыслов

Многое Пильняку рассказал редактор журнала «Красная новь» литературный критик Александр Константинович Воронский, давно друживший с Фрунзе. Они вместе работали еще в Иваново-Вознесенске, где Воронский редактировал ежедневную газету «Рабочий край».

Потрясенный смертью Фрунзе, Воронский, похоже, и в самом деле считал, что в этом повинно политбюро, которое настаивало на том, что Михаил Васильевич должен активно лечиться. Уже после выхода повести Воронский писал Горькому:

«С высокими людьми после пильняковской вещи у меня довольно натянутые отношения. Меня обвиняют в инспирации Пильняка. Кое-что он, правда, узнал от меня, но в самом главном я неповинен».

У Пильняка, не имевшего медицинского образования, явно был врач-консультант.

Так уж всегда получается, что молва обывателей оказывается сильнее правды. Смерть Котовского в августе 1925 года ее устами до сих пор носит политический оттенок. Смерть Фрунзе после операции в конце октября все того же 1925-го также считается делом рук Сталина и его окружения. Более того, некоторые современные историки и авторы эти две смерти связывают в единый клубок. Ведь так гораздо сложнее и таинственнее. Но, как порой оказывается, в жизни все гораздо прозаичнее;, чем нам бы хотелось это видеть.

Желудочная болезнь у Фрунзе была впервые зафиксирована в 1906 году. Во время своего тюремного заключения во Владимирском централе Михаил Васильевич пожаловался на боли в желудке. В 1916 году ему не очень удачно была сделана операция по удалению острого аппендицита. Спустя время Фрунзе много страдал от болей в желудке, а в годы Гражданской войны ему даже приходилось руководить войсками, не вставая с постели. Диагноз: язвенная болезнь двенадцатиперстной кишки, со временем проявляла себя опасными кишечными кровотечениями. От лечения Михаил Васильевич просто отказывался и во время страшных болей глотал разведенную в воде пищевую соду.

В 1922 году на тяжесть болезни Фрунзе стали обращать внимание. Центральный комитет партии даже вынес постановление о его лечении. Но Михаил Васильевич продолжал относиться к своему здоровью не совсем серьезно.

В 1925 году он только трижды попадал в автомобильные аварии. В одной из них нарком по военным и морским делам выпал из машины на полном ходу и получил серьезные травмы. Затем вдобавок сильно простудился.

«8 октября под руководством наркома здравоохранения РСФСР Николая Александровича Семашко дюжина врачей осмотрела Фрунзе, — рассказывает Млечин. — Они пришли к выводу, что существует опасность прободения язвы, поэтому больному показана хирургическая операция. Хотя некоторые врачи высказывались за консервативное лечение. В частности, в необходимости операции сомневался Владимир Николаевич Розанов.

Рассказывают, будто Розанова приглашали Сталин и Зиновьев, спрашивали его мнение о состоянии Фрунзе. Розанов предлагал отсрочить операцию, а Сталин будто бы просил не медлить: председатель Реввоенсовета нужен стране и партии. Может быть, не стоит обвинять известного хирурга в сервильности и неспособности отстоять свое мнение. (…)

В реальности Фрунзе не только не сопротивлялся операции, а, напротив, просил о ней. Об этом свидетельствуют письма жене, Софии Алексеевне, которая лечилась в Ялте от туберкулеза. Фрунзе посылал ее и в Финляндию, и в Крым, но ничего не помогало. София Алексеевна чувствовала себя плохо, не вставала. (…)

20 октября 1925 года Фрунзе написал жене:

«Я все еще в больнице. В субботу будет новый консилиум. Я сейчас совсем здоров. Боюсь, как бы не отказались от операции».

В следующем консилиуме 24 октября приняли участие уже семнадцать специалистов. Они пришли к прежнему выводу: «Давность заболевания и наклонность к кровотечению, могущему оказаться жизненно опасным, не дают права рисковать дальнейшим выжидательным лечением».

При этом врачи предупредили Фрунзе, что операция может оказаться трудной и серьезной и не гарантирует стопроцентного излечения. Тем не менее Михаил Васильевич, как рассказывал впоследствии профессор Греков, «пожелал подвергнуться операции, так как считал, что его состояние лишает его возможности продолжать ответственную работу».

Иван Михайлович Гронский встретил Фрунзе в Кремлевской больнице, которая располагалась тогда в Потешном дворце:

«Больница, несмотря на ее громкое название, была более чем маленькой. Да и больных в ней, как я узнал, было немного: всего лишь человек десять — пятнадцать.

В небольшой чистенькой комнате — палате на втором этаже, куда меня поместили, не было ничего примечательного: простая металлическая кровать, два или три венских стула, тумбочка и простой стол, вот, пожалуй, и вся обстановка. Поразили меня только, пожалуй, толстенные стены Потешного дворца..

Тройского предупредили, что его, может быть, придется оперировать.

— Ну что же, — сказал ему Фрунзе, — если понадобиться операция, то поедем в Боткинскую больницу вместе.

— Почему в Боткинскую больницу? — поинтересовался Гронский.

— Хирургического отделения в Кремлевской больнице нет, поэтому хирургических больных и отправляют туда.

— А почему вас, Михаил Васильевич, отправляют туда? Требуется операция? Что-нибудь серьезное?

— Врачи находят что-то не в порядке с желудком. То ли язва, то ли что-то другое. Одним словом, требуется операция…

Через день Гронский вновь встретил Фрунзе:

«Он стоял у гардероба, расположенного рядом с лестницей. Он был в тяжелом состоянии. Лицо приобрело необычный темный цвет. Михаил Васильевич получал одежду. Поздоровавшись, я спросил: уж не в Боткинскую ли больницу он собирается?

— Вы угадали. Еду туда. Когда вы приедете, известите. Продолжим наши беседы…»

В своем последнем письме жене он писал: «Ну вот, наконец, подошел и конец моим испытаниям! Завтра утром я переезжаю в Солдатенковскую больницу, а послезавтра (в четверг) будет операция. Когда ты получишь это письмо, вероятно, в твоих руках уже будет телеграмма, извещающая о ее результатах.

Я сейчас чувствую себя абсолютно здоровым и даже как-то смешно не только идти, а даже думать об операции. Тем не менее оба консилиума постановили ее делать. Лично я этим решением удовлетворен. Пусть уж раз навсегда разглядят хорошенько, что там есть, и попытаются наметить настоящее лечение.

У меня самого все чаще и чаще мелькает мысль, что ничего серьезного нет, ибо в противном случае как-то трудно объяснять факты моей быстрой поправки после отдыха и лечения. Ну, уж теперь недолго ждать…

Надо попробовать тебе серьезно взяться за лечение. Для этого надо прежде всего взять себя в руки. А то у нас все как-то идет хуже и хуже. От твоих забот о детях выходит хуже тебе, а в конечном счете и им. Мне как-то пришлось услышать про нас такую фразу: «Семья Фрунзе какая-то трагическая… Все больны, и на всех сыплются все несчастья!…» И правда, мы представляем какой-то непрерывный, сплошной лазарет. Надо попытаться изменить это все решительно. Я за это дело взялся. Надо сделать и тебе…»