Портреты (сборник) - Джон Берджер

– всячески препятствовать выражению значительной части существующих в мире явлений. Он был единственным великим художником, который бросил вызов сознательному невежеству «культурных людей».

26. Эдгар Дега

(1834–1917)

Ты говоришь, нога поддерживает тело,

Но разве ты не видел

Зерно в лодыжке,

      Из которого растет тело?

Ты говоришь (если только ты действительно строитель мостов),

Что каждая поза

Должна иметь естественное равновесие,

Но разве ты не видел,

Как своенравные мышцы танцовщиц

      Поддерживают собственную неестественность?

Ты говоришь (если ты разумен,

Как я надеюсь), что эволюция двуногих

Закончилась давным-давно,

Но разве ты не видел

Все еще не утративший чудесной силы знак

(Немного внутрь от сустава бедра

И вниз на девять дюймов), предсказывающий

      Раздвоение тела?

Тогда давай посмотрим вместе

(Мы оба знаем, что

Свет есть посредник

Между пространством и временем),

Давай посмотрим на эту фигуру,

Чтобы удостовериться —

      Я в своей богине,

      А ты в давлении.

Подумай об этом как строитель мостов.

Погляди, дорога ноги и спины

На петлях суставов бедра и плеча

Крепко держит всё от ладони до пятки.

Нога, как стойка моста,

Бедро над коленом —

Консольное сочленение.

Подумай как строитель мостов

О реке, что звалась Летой,

Вот мы пересекаем обычное тело,

Уязвимое, обитаемое, теплое,

Тоже выдерживает напряжение.

Мертвый Груз, Живой Груз,

Продольную Тягу.

Пусть мост, что танцовщица перекинула для нас,

Выдержит напряжение всех предрассудков,

Давай удостоверимся снова —

      Ты в моей богине,

      А я в давлении.

Есть любовь (сказал он однажды), и есть работа, а сердце у нас одно. Поэтому ему пришлось выбирать. Он вложил сердце в работу. Попробую показать, к чему это привело.

Его мать была американкой французского происхождения, родом из Нового Орлеана. Она умерла, когда ему, ее первенцу, было всего 13 лет. Насколько известно, ни одну другую женщину он не допустил в свою душу. Он остался холостяком, и за ним присматривали домоправительницы. Поскольку он родился в семье банкира, он не знал материальных забот. Он собирал живопись. Характер имел вздорный. Его называли «жутким типом». Жил на Монмартре. Во время дела Дрейфуса занял обычную для буржуазии антисемитскую позицию. С поздних фотографий смотрит больной старик, буквально пропитанный одиночеством. Эдгар Дега.

У Дега была одна странность – его необыкновенная одержимость женщинами и их телами. Эту странность часто понимали неправильно. Интерпретаторы истолковывали его рисунки и статуэтки в духе собственных предрассудков – то женоненавистнических, то феминистических. Теперь, спустя 80 лет после смерти Дега, возможно, пришло время по-новому взглянуть на его наследие. Не для того, чтобы объявить его работы шедеврами, – их рыночная цена давно установлена, – но чтобы понять их ценность для нас, всех живущих ныне.

Посмотрим на это прагматически. Между 1866 и 1890 годом он сделал некоторое количество бронзовых статуэток лошадей – все они свидетельствуют о его поразительной наблюдательности. Никому до него – даже Жерико – не удавалось изобразить лошадь с таким мастерством и такой свободой. Но примерно в 1888 году отмечается некое качественное изменение. Стиль остался прежним, но энергия уже другая, и разница колоссальная. Любой ребенок тут же это заметит. Не заметят разве только иные моралисты от искусства. Ранние статуэтки – лошади, увиденные (и превосходно увиденные) там, снаружи, в проплывающем перед глазами, открытом для наблюдения мире. Поздние статуэтки – это лошади, которых художник не просто наблюдал, но трепетно, изнутри, прочувствовал. Их энергия не только верно подмечена, но впитана, пропущена через себя, словно руки скульптора ощутили невероятную нервную энергию лошади в размятом куске глины.

Эта перемена совпадает с моментом, когда Дега открыл работы Майбриджа – фотографа, которому впервые удалось показать, как именно двигаются ноги лошади во время рыси и галопа. То, как Дега использовал эти снимки, вполне соответствует позитивистскому настрою эпохи. Однако произошедшая в нем внутренняя перемена отрицает всякий позитивизм. Природа, вместо того чтобы быть объектом исследования, становится его субъектом. Позднейшие работы Дега, все без исключения, как будто подчиняются в большей мере требованиям модели, чем намерению художника!

Впрочем, мы можем и заблуждаться относительно намерения этого ни на кого не похожего автора. Он, например, совершенно не планировал выставлять свои статуэтки: они создавались не для того, чтобы предстать перед публикой в некоем законченном виде. Авторский интерес состоял в другом.

Когда Амбруаз Воллар, торговец картинами импрессионистов, спросил у Дега, почему он не хочет отлить статуэтки в бронзе, художник ответил, что сплав олова и меди, известный как бронза, считается вечным, а он, Дега, больше всего на свете ненавидит все навечно зафиксированное!

Из 74 дошедших до нас бронзовых скульптур по моделям Дега все, кроме одной, были отлиты после его смерти. Многие из оригинальных фигур – моделей из глины или воска – со временем начали разрушаться и крошиться, еще 70 не подлежат восстановлению.

Какой вывод можно сделать из этого? Статуэтки выполнили свою роль. (К концу жизни Дега вообще ничего не выставлял.) Они создавались не как наброски или подготовительные этюды для какой-то другой работы. Они были самоценны, но свою задачу выполнили: достигли апогея и после этого могли быть отброшены.

Апогеем для них послужил момент, когда нарисованное сделалось рисунком, вылепленное – скульптурой. Вот тот момент, та метаморфоза, которая единственно и была интересна художнику.

Я не могу объяснить, как именно нарисованное становится рисунком, знаю только, что это происходит. Чтобы приблизиться к пониманию этого, надо самому начать рисовать. На могиле Дега на кладбище Монмартр начертано: «Il aimait beaucoup le dessin» («Он очень любил рисовать»).

Давайте подумаем теперь о его женских фигурах – о рисунках углем, о пастелях, о монотипиях, о бронзовых статуэтках. Иногда они изображают балетных танцовщиц, иногда женщин за туалетом, иногда (особенно в случае монотипий) проституток. Обстоятельства не важны: балет, ванная или бордель для Дега были только поводами. Вот почему любое критическое обсуждение, касающееся «либретто» картины, ни к чему не ведет. Отчего Дега был так заворожен зрелищем моющейся женщины? Наверное, он любил подглядывать в замочную скважину? Считал всех женщин шлюхами? (Есть превосходное эссе Венди Лессер, в ее книге «Его другая половина», где она разоблачает