Якорь в сердце - Гунар Цирулис

На мостик поднялся конструктор эхографа Сергей Попович. Двигался он несколько угловато и напряженно — как человек, впервые оказавшийся в море. Но как только его руки коснулись сложного прибора, движения мгновенно обрели уверенность и удивительную ловкость. Послышался чудной писк, перо самописца дрогнуло и провело на бумажной ленте фиолетовую черту.

— Глубина шестьдесят метров, — удовлетворенно сообщил Попович.

— Пора забрасывать снасти, — отозвался рулевой и нажал кнопку сирены.

Поднятые тревожным воем, из кубрика вынырнули взъерошенные головы потягивающихся спросонок рыбаков. Капитан, извлеченный на свет божий, оказался приземист, толст, с круглым красным лицом и близоруко прищуренными глазами. Он будто катился по палубе, выколачивая своими деревянными башмаками воинственный марш. Но стоило Круму войти в рубку, как вся комичность его облика мгновенно испарилась. Рука, что легла на рычаг реверса, была крепка и натруженна, глаза, смотревшие теперь сквозь стекла очков, пытливы и внимательны, приказания — четки и конкретны.

Остальных рассмотреть не удалось — закипела работа. Механик Ивар Апситис и его помощник Александр Жеребков заняли место у траловой лебедки, тралмейстер Казис Шумский и матрос Виестур Цален, перегнувшись через планшир, широкими взмахами стравливали в море сеть — сперва мотню трала, за нею «крылья» с цепями и стеклянными поплавками. Казалось, будто снасть медленно отплывает от борта, но на самом деле она лениво покачивалась на волнах, в то время как течение и ветер относили судно. Когда миновала опасность попадания сети на винт, заработали механизмы. Гремя, разматывался с барабана трос; вот в море полетели «двери» — толстые, окованные железом деревянные щиты, с помощью которых разводятся в стороны «крылья». Сотрясая палубу, за борт убегали десятки метров ваера, скрывались в пучине и вскоре, подобно акульим плавникам, рассекали поверхность воды. Механик Апситис ежесекундно выкрикивал, сколько метров стравлено. Наконец капитан поднял руку. Лебедка замолкла. Цален соединил оба троса цепной перемычкой. Застучала машина, и судно плавным полукругом легло на курс траления.

— Два часа, не больше, — наказал Крум. Выходя, он тронул провода эхографа и добавил: — Если эта штуковина что-нибудь покажет, позовите меня.

Итак, в моем распоряжении два часа. Позднее всем будет не до меня. Подъем трала, починка сети и спуск ее за борт, сортировка рыбы, укладка в ящики… А потом опять все сначала. И я пошел к капитану.

Арвид Крум уже сидел в своей каюте над книжкой. Факт сам по себе заурядный. Но когда я из любопытства взял в руки толстый фолиант в кожаном переплете, то не смог удержаться от возгласа удивления. Это было роскошное издание «Божественной комедии» Данте.

— В букинистическом раздобыл. Ухлопал кучу денег, — смущенно пояснил капитан и тут же добавил: — Честно говоря, покупал ради переплета. Тут у нас бывает, что на всей коробке сухого места не сыщешь. Решил, кожаные корки не размокнут. Да и тяжела, ветром за борт не сдует. А начал читать — и не оторвусь. Иногда до того дочитываюсь, что кажется, вроде бы и сам в преисподнюю провалился…

Подле его койки я заметил здоровенную гирю — по меньшей мере пуда на два. Проследив за направлением моего взгляда, Крум сказал:

— Физкультура — полезное дело, особенно в моем возрасте. Скоро полсотни стукнет. Еще предки вот этого самого Данте говорили, что здоровый дух проживает только в здоровом теле.

— И сколько же раз вы выжимаете эту штучку?

— Не знаю, надоедает считать. Да я ее мизинцем не меньше пяти раз подыму! Не верите?

Я вовремя заметил лукавый огонек в глазах капитана и решил не лишать его удовольствия и потому для виду принялся горячо возражать:

— Да ни за что! Если вы хоть раз поднимете, гирю на мизинце, ставлю бутылку коньяка.

Капитан довольно ухмыльнулся. В следующий миг тридцатидвухкилограммовая гиря вспорхнула в воздух и повисла на его мизинце, хотя, надо заметить, толщиной этот мизинец не уступал моему большому пальцу.

— Два… три… пять… семь… — считал я, не веря своим глазам. Теперь мое удивление было совершенно неподдельным.

— В молодости кузнецом был, — с легкой одышкой сказал он, подняв гирю в десятый раз. — Вы не первый, кто мне проспорил.

Пари я проиграл, зато контакт, о котором мечтал, был установлен. В тот день Крум многое мне порассказал о своей жизни на хуторе под Салдусом, где он сразу по окончании средней школы поступил учеником в деревенскую кузницу. Впоследствии, чтобы увильнуть от призыва в армию буржуазной Латвии, Арвид Крум поступил на курсы водолазов и позднее получил место старшины водолазов в Рижском порту, а затем в Лиепае. Труд водолаза закалял не только тело, но и воспитывал волю. Под водой нельзя полагаться на удачу, малейшая оплошность может иметь трагические последствия. Трудно теперь припомнить, сколько раз запутывался воздушный шланг во время осмотра затонувших кораблей, повреждался скафандр, рвался телефонный провод. Всех происшествий не перечесть. И ни при одном из них нельзя было просигналить, чтобы тебя немедленно вытащили с тридцатиметровой глубины, если не хотел стать неизбежной жертвой кессонной болезни. Спасти в этих случаях могло только хладнокровие, выдержка и находчивость.

— Однажды во время зимних маневров ульманисовского флота, — вспоминает Крум, произнося с подчеркнутой иронией слово «флот», который и в самом деле состоял из нескольких устаревших торпедных катеров и двух подводных лодок, доставшихся в наследство от царской России, — мне поручили достать затонувшую учебную торпеду. Дело было рискованное, но… торпеда была на флоте единственная и стоила двадцать тысяч латов, а нашего брата водолаза как собак нерезанных… Чуть не проглотила меня тогда стальная акула. Едва я к ней притронулся, как зашипел сжатый воздух и торпеда рванулась вперед, чудом не разрезав на мне скафандр острыми, как ножи, рулями…

А то вот такое было. Буксиришко один затонул. Затонул на мелком месте, и притом скоро — значит, пробоина велика. Казалось, ну что тут такого — найду дыру, наложу пластырь, закреплю кессоны… Не впервой такая работенка — дельцов, охочих купить за бесценок затонувшее судно, было хоть отбавляй. Однако на этот раз мне не повезло с самого начала: при наружном осмотре корпуса пробоину обнаружить не удалось. Пришлось подниматься на поверхность за специальными, особо гибкими шлангами, за фонарем поярче, чтобы искать отверстие изнутри — возможно, оно было как раз в правом борту, на который завалился буксир. Я обшарил все отсеки трюма, топки и бункера с остатками угля и, хоть умри, не мог обнаружить эту чертову пробоину. И тут мне стукнуло в голову: да никакой аварии не было! Просто буксир потопили, чтобы владелец мог получить за него страховую премию. Когда я заикнулся об этом прорабу, тот только рявкнул:

«Не твоего ума дело! Тебе платят за работу не повременно, и я не советую тратить время на философию!»

А мне не больно-то и надо. Мало ли темных махинаций проворачивает флотское начальство!..

Крум рассказал мне еще несколько случаев из своей водолазной практики, когда его жизнь бывала на волосок от смерти. И я подумал: «Не потому ли траулер Крума последние годы неизменно занимает первые места в соцсоревновании, что его капитану хорошо знакома не только поверхность, но и дно моря?»

— Какое же место вы отводите в своей нынешней профессии везению, случайности? — полюбопытствовал я.

Капитан поскреб затылок:

— Что ни говори, но так уж ведется в нашем промысле — либо рыба есть, либо нет ее! И называйте это как хотите. Другой раз шторм поломает все самые тонкие расчеты. Случается и так, что тралишь на хорошо знакомом месте, целыми днями бороздишь его вдоль и поперек, но и чешуи не увидишь, не то что рыбы. Махнешь рукой и уйдешь, а через час на этом же месте другой берет рекордный улов. Потому я так и обрадовался эхографу: не надо больше действовать наугад, вслепую… Пошли поглядим, как он работает.

Наверху ветер крепчал, волна пошла крупнее. Трал изрядно замедлял наш ход, и судно, словно перегруженная подвода, неуклюже переваливалось через ухабы волн. Иногда оно оказывалось зажатым меж двух гребней, и тогда от бортов крыльями взметывались белые веера пены. Море было усеяно тралботами, бродившими, словно стадо голодных коров, ищущих сочную траву.

Успех наших поисков на этот раз зависит от едва заметных точек, которые эхограф время от времени оставляет на бумажной ленте. Это скопления рыбы, и рулевой почти непрерывно вносит поправку в курс, с тем чтобы по возможности чаще пересекать дорогу косякам трески.

— Сыграем в шахматы?.. — пригласил меня капитан, расставляя фигуры.

Я решил не поддаваться ему. Играл со всей серьезностью, и вскоре его король оказался под ударом моего слона и ладьи. Но капитан не помышлял о сдаче. Он лишь как бы невзначай подтолкнул Цалена. Тот резко переложил руль, волна ударила в борт, судно накренилось, и все фигуры — белые и черные — покатились на пол.