Петербург в 1903-1910 годах - Сергей Минцлов

19 мая. Карышев бросил журнал и уехал в свое имение, под Бологое.

По городу ходит масса разноречивых толков про смерть Пергамента.

Беседовал сегодня по поводу похорон его с нашим дьяконом. Дьякон дал несколько иное освещение происшедшему. Оказывается, похороны Пергамента совпали с Духовым днем — престольным праздником в Лавре, по престольным же праздникам церкви похорон не производят.

14 июля. Много воды утекло и дел совершилось за то время, что я опять не прикасался к этой книге. Причина последнего не лень, а то, что книгу эту приходится хранить в безопасном месте, не у себя на квартире.

От «Образования» и Карышева простыл и след: подписчики остались с носом, а Карышев, по слухам, уже за границей.

Кроме «Образования», естественной смертью опочило «Слово» — довольно-таки бездарная и пустопорожняя газета; «Новая Русь» дышет на ладан и, таким образом, к услугам петербуржцев остается только одна «Речь».

Был, между прочим, сегодня в редакции журнала «Мир».

В ночь на десятое к ним нагрянули гости — жандармы и полиция. Дело в том, что «Мир» первый поместил статейку о провокаторе Гартинге-Ландейзене[264] и теперь, когда дело загремело по всему свету, на нее обратили внимание. Автор статейки — Семенов, настоящее имя которого Соломон Коган[265], был арестован, но так как он французский подданный, то его через сутки выпустили. Дома у него все перевернули вверх дном.

В половине второго ночи компания нагрянула к Богушевским; был «сам» начальник сыскного отделения с помощником и, кроме того, 14 офицеров полиции и жандармерии с приличным количеством нижних чинов.

Перерыли контору, редакцию и помещение самих Богушевских, забрали портфель с бумагами Семенова, кое-какие рукописи, письма и по пяти экземпляров всех изданий «Мира».

Ничего опасного не нашли, да и глупо было и искать что-либо у таких добродушных младенцев, как Богушевские. Единственное же, к чему могли придраться — письмо Хрусталева-Носаря[266] — лежало в папке с другими письмами, но замечено ни одним из 14 офицеров не было.

4 декабря. На днях был в редакции «Мира» и толстяк, старший Богушевский встречает меня и, по обычаю своему, кричит во все горло: — Черт знает что! Неприятности у нас, безобразие!

— Что такое?

— Да с Тенеромо!

Оказывается, этот толстовец и вегетарианец[267] устроил такую штуку: уговорил Богушевского дать на будущий год в приложении к журналу свою «необычайно интересную книгу» — «Живые речи Толстого».

Получил с него 500 р. в виде аванса (продал за 1000 р.); «Васенька» на сумасшедшую сумму накатал объявлений, каталогов и анонсов и вдруг получил письмо из склада «Посев», гласящее, что книга Тенеромо уже издана им, совершенно не идет и почти целиком лежит в кладовой, а потому журнал «Мир» права издавать эту книгу не имеет (издана была в 1908 г.).

Между тем, Тенеромо уверил Богушевского, что издание давно «расхватано» и крайне важно для журнала… Васенька разволновался и, когда явился Тенеромо, — а явился он за получением остальной суммы, — стал объясняться с ним.

Не вкушающий мяса вегетарианец признал происшедшее «недоразумением» и предложил весьма простую комбинацию для насыщения овец и волков: переменить заглавия рассказов, вошедших в книги, или хотя бы несколько изменить их.

«Васенька» рассказывал это при Н. О. Пружанском[268].

Обложка книги И. Тенеромо «Жизнь и речи Л. Н. Толстого в Ясной Поляне» (изд. «Посев», 1908)

— Разумеется, я отказался, — восклицал Васенька, оттопыривая нижнюю губу и махая руками: — благодарю покорно, я в таких проделках не участвую!

— О-о! — протянул Пружанский. — Я хорошо его знаю. Он давно живет на счет Толстого и надувает публику: это не речи Толстого, а переложение Талмуда; он Талмуд обкрадывает!

Богушевские — весьма порядочные люди. Васенька — издатель, кроме того, чрезвычайно остроумный и добродушный по природе человек, но совершенно еще в сыром виде. Он, например, серьезно спрашивал меня, когда Иван Щеглов[269] принес ему весьма глупый рассказ (помещенный потом в «Мире») — кто выше и лучше — Щеглов или Чехов? Подобных вопросов он задавал десятки.

6 декабря. Авансов набрала у Васеньки литературная братия без конца; вообще, эта злополучная редакция является местом, куда слетается коршунье, только затем, чтобы урвать кусочек.

Тенеромо, вместо того, чтобы обходить за две версты редакцию «Мира», ходит в нее каждый день и все уговаривает Богушевских «не обращать внимания на претензию «Посева»».

— А я не сдаюсь! — восклицал, передавая мне это, Васенька. Настоящий он Живокин[270], только не сознающий своего комизма! — чем драматичнее положение, в какое попадает он, тем больший смех вызывают его рассказы.

Удержаться от искушения говорить Васенька решительно не может и выбалтывает все, что только ни сообщают ему. И такому-то человеку литературная братия поверяет «по секрету» один про другого, что он бездарен, глуп и т. п. Васенька помирает со смеху, передавая все эти гнусности, основанные только на желании выпихнуть того или другого из редакции, чтобы занять больше места под свои статьи.

20 декабря. Для полной обрисовки Богушевских расскажу, как ведут дела эти люди.

Левушка — горный инженер по профессии — очень мало сведущий в литературе человек; вдобавок, он глух и упрям, как целая хохлацкая губерния. Задумали эти благодушные обыватели издавать журнал и первым делом устроили контору.

Пригласили за 150 р. бухгалтера, затем заведывающего конторой и конторщика. В заведывающие складом добыли откуда-то некоего Гинлейна — лысого немца; секретарем поступил к ним Ф. Ф. Потехин[271].

Последний «поступил» просто: явился в один прекрасный день без всякого зова и стал «помогать» в конторе, явился и на другой день, и на третий… Богушевские радовались. Когда стали выдавать конторе жалованье — пришел получать и Федор Федорович.

— Но ведь вы не служите?… — осмелился сконфуженно возразить Васенька.

— Нет, служу. Я же работал? Без меня вы не обойдетесь! — твердо возразил Потехин. Деньги ему были выданы и, таким образом, он водворился у них явочным порядком.

Подписка шла плохо; работы в конторе не было в сущности и для одного человека. Васенька и Левушка ворчали и жаловались на расходы, но когда им советовали прежде всего сократить контору — они оглядывались на закрытые двери, понижали голос и переводили разговор на другие темы.