Новый Мир ( № 10 2004) - Новый Мир Новый Мир

Владета Йеротич. Психологическое и религиозное бытие человека. Перевод с сербского Александра Закуренко. М., Библейско-богословский институт св. апостола Андрея, 2004, 210 стр.

Начну с большой цитаты, потому как в этом отрывке из книги сербского психолога Йеротича содержится принципиальный вопрос, адресуемый им себе самому. “Некий исламский интеллектуал сообщил с одной из белградских трибун, что христианство есть самый красивый сон, который когда-либо видело человечество, но это только сон. Ислам же призван, по словам своего пророка Мухаммеда, организовывать наилучшим образом земную жизнь, не отрицая при этом существование жизни небесной. Один немецкий современный психолог в ответ несколько иронично заметил, что христианство уже давно предоставило все земные царства, во-первых, разнообразным земным тиранам, а сверх этого, в настоящее время, еще и науке. Далее, о потребностях тела и телесного человека заботятся наука, экономика и будущая объединенная Европа. Душу человеческую христианство предоставило в распоряжение психологам и психиатрам — пусть уж они. Копаясь в бессознательной человеческой душе, от души рассекают и распарывают все слои человека: от индивидуального через семейный и национальный — до коллективного бессознательного. Что же осталось христианству и христианской Церкви? Видимо, только забота о человеческом духе и о будущей потусторонней жизни…” Йеротичу не нравятся эти расколы и отколы в целокупной христианской миссии земного бытия человека. И он по-своему отвечает на вопрос о миссии человека и Церкви. Как православный мыслитель — настаивает на необходимости активного присутствия человека в мире, преображении им себя и истории. Как профессионал — пытается дать христианскую интерпретацию современного психоанализа, опираясь прежде всего на юнгианскую теорию индивидуации. В контексте этих целей получают смысл главные идеи Йеротича: о неврозе как шансе на созревание и становление личности и даже на пробуждение в себе “архетипа спасителя”, о художественном творчестве как разрешении внутреннего конфликта, о значении боли и о болезни как стимуле к вопрошанию смысла, о трех аспектах современного человека (языческом, ветхозаветном и новозаветном), о проблематичной актуальности богомильства (дуализма), о трактовке либидо как прафеномена, вовсе не обязательно обремененного сексуальной и агрессивной энергиями… Тщательно проработанные, глубокие и тонкие мысли Йеротича, его широчайшая, легко актуализируемая эрудированность обеспечивают содержательность этого текста. “Зрелость, — пишет Йеротич, — есть гармоничная и даже ритмически организованная взаимозаменяемость вовременивания, под которым я понимаю полное и активное присутствие во временной реальности бытия, с разовремениванием — понятием, под которым я разумею не бегство от времени, не полное отрицание времени, но обретенную позволительным, естественным способом передышку от времени <…> в период сна или во время художественного созидания, в минуты истинно переживаемой любви и в мгновенья аутентичного религиозного переживания”. В предисловии епископа Иринея Бачского книга Йеротича названа лекарством против богословского манихейства и психологического несторианства. Действительно, на фоне фундаменталистской инфантильности нынешнего религиозного сознания (и в массе, и нередко у идеологов) эта книга представляет собой редкий плод религиозного поиска, исходящего из неизбежности и возможной продуктивности противоречий. По-настоящему современный опыт раздумий о связи религии и науки, о формировании личности как воплощенной свободы и “иконы будущего”.

В. А. Брюханов. Заговор графа Милорадовича. М., АСТ; “Астрель”; ЗАО НПП “Ермак”, 2004, 415 стр.

Героическая мистерия декабристского бунта есть одно из ключевых событий русской истории. Неудивительно, что вокруг него клубятся версии и интерпретации, скрещиваются шпаги, творятся мифы. Главный из таких мифов сложился в сознании русской интеллигенции с ее неприятием царизма и поиском исторических прецедентов революционным проектам преобразования России. Перемены рубежа XX — XXI веков поставили этот миф под вопрос, коль скоро революционное насилие вдруг вроде бы вышло из моды, стало фантомом маргинальной политики. Соответственно мы оказались свидетелями, а то и участниками переоценки ценностей и полного либо частичного развенчания былых героев. Сегодня одним по-прежнему симпатичны Рылеев и Пестель, но другим — император Николай I. И тут уж ничего не поделаешь, разве что многоумное правительство объяснит нам вскоре, как в этом месте писать учебник истории, — а мы будем обречены заучивать его, как наши предки зубрили “Краткий курс истории ВКП(б)”. Но пока что мы еще не дожили до столь блаженных времен. Свидетельство тому — книга Владимира Брюханова, вышедшая сначала в Германии, где он сейчас живет, а затем и на исторической родине автора. Писатель дал себе труд поразмыслить над логикой событий 1825 года — и пришел к выводам, которые по своему радикализму далеко превосходят самые нетрадиционные современные предположения о реальном содержании рокового и критического момента. Брюханов — математик. И математический склад ума чувствуется в его книге, своя версия изложена Брюхановым очень доказательно. Остроумных наблюдений и догадок — масса. Получился настоящий исторический детектив. Кто был главный декабрист? Военного губернатора Петербурга Михаила Милорадовича я до последнего времени по старинке считал беззаботным сибаритом, горячим и не шибко умным воякой. Оказывается, все не так. Ныне Милорадовичу приписывают интриганство, организацию антиниколаевского государственного переворота (так считает Я. Гордин) и попытку посадить на престол вместо Николая Павловича вдовствующую императрицу Марию Федоровну. По итогу значение Милорадовича неизмеримо бы возрастало. Он стал бы кем-то вроде Меншикова при Екатерине Первой или Бирона при Анне Иоанновне (такова позиция еще одного современного историка, М. Сафонова). Брюханов идет еще дальше. У него Милорадович выглядит крупнейшим государственным деятелем, потенциальным реформатором, который, однако, не имел рычагов для осуществления своих планов, а потому организовал заговор, куда вовлек некоторых генералов, а также, на самых служебных ролях, тех, кого мы традиционно считали вождями декабристов. Эти псевдовожди всего лишь — отчасти поневоле — исполняли приказы Милорадовича. Автор без особых симпатий относится и к Рылееву, и к Николаю. Он мог бы, на худой конец, симпатизировать Милорадовичу — но тоже не хочет. А почему?.. Император Александр I был отравлен (вот в чем не прощенная Брюхановым вина заговорщиков!)! Затем Милорадович добился отказа Николая Павловича от престола (“у кого 60 000 штыков в кармане, тот может смело говорить”), захватив власть в Петербурге. Но дальше в один момент события вышли у него из-под контроля, тем более что не желавшие рисковать ради выгод Милорадовича Оболенский с Ростовцевым (а может, и Рылеев тоже) донесли на генерала Николаю. Всесильный калиф на час, Милорадович также не стал рисковать и решил пойти на трезвый компромисс, максимально сгладив последствия выступления, — но был убит дурачком Каховским при участии Оболенского, который тем самым пытался уничтожить следы своей измены… Возможно, так оно все и было. А может быть, и не так. Что-то мешает вполне согласиться с автором книги. Трудно, наверное, расставаться с предметом детской любви. Тем более, что Брюханов не предлагает замены, у него все подряд озабочены слишком человеческим и никто не жертвует собой. Как жаль. Нет, мы хотим, чтобы у нас в истории оставались герои из мрамора и бронзы!.. На заднем же плане в книге мысль о перманентном русском тупике, когда чаемые реформы некому проводить в жизнь, а на авансцене истории вечно суетятся и пыжатся всякие бездари, от коих автор объемистой книги и съехал в 1992 году в Германию. Толстый том — это только начало, первая часть фундаментального сочинения “Лабиринты русской революции”. Кажется, оно даже в основном уже написано. Значит, рано или поздно мы прочитаем и о том поколении революционеров, в котором не последнюю роль играл родной дед автора Николай Брюханов — организатор продразверстки, советский нарком продовольствия в 1921 — 1924 годах. О нем суровый, но справедливый автор пока в послесловии написал так: “По моим прикидкам, в мировой классификации массовых убийц ХХ века мой дедушка занимает где-то скромную пятнадцатую-семнадцатую строчку”1.

±3

Ю. Ф. Эдлис. Четверо в дубленках и другие фигуранты. Записки недотепы. М., “Агентство „КРПА Олимп””; АСТ; “Астрель”, 2003, 348 стр.

Еще один локальный, но красивый миф: шестидесятничество ХХ века. За последние полста лет ни одно другое поколение не удостоилось такого внимания, как они, заявившие о себе в 50 — 60-х годах. Опять-таки миф совсем свежий, так что есть, к счастью, то самое первое поколение, которое продолжает разбираться в анамнезе и диагнозе явления. Рядовой участник движения Юлиу Эдлис этот культурный миф излагает как своего рода Арион, неведомый певец, на чуждый ему берег выброшенный исторической волною. Книга его интересна не какой-то особой глубиной мысли или яркостью анализа, а именно как текст поколения: то, что шестидесятник-“соучастник” Эдлис считает главным, сущностным в характере своих людей и эпохи. Спокойный, без захлеба и форсажа, старательно-честный взгляд на достоинства и недостатки литературного воинства, уходящего за горизонт. Принципиальных поступков маловато, героизма нет вовсе. Но есть (был) дух свободы как первой любви, есть всевозможные вольности, есть жизнь врасплох, не шибко заботящаяся о презентабельности и рыночном спросе. Петухи возвестили утро. “Разбудили умеющих слышать и думать” (совсем как когда-то, не помню в чьем изложении, декабристы разбудили Герцена, а тот и пошел шуровать). Разбуженных “обывателей” “залежавшейся за долгие века на печи покорности и подъяремного послушания страны еще можно, пожалуй, обратить в пленников то ли „державности”, то ли несгибаемой, жесткой административной „вертикали”, в Акакиев Акакиевичей или Иванов Денисовичей, но вновь заставить верить в то, что так и надо, что так нам роком предначертано на вечные времена, исповедовать веру, которой в отечественной истории оказалась грош цена, — нет уж, увольте”. В этой фразе весь Эдлис, демократ, инакомыслящий, человек литературоцентрической культуры, которому литературные образы так же близки, как живые люди, многословный и патетический. Он не изменился. И хотя того явно не замечает, именно в своей неизменности оказался, пожалуй, близок молодым российским писателям новой волны, коим принадлежит будущее русской литературы, судьбы которой, может статься, неизмеримо и во всех смыслах важней, чем судьбы нелюбимых Эдлисом властных вертикалей и державных миражей.