Антон Райзер - Карл Мориц

Едва войдя внутрь, он обнаружил у входа целую толпу подмастерьев, что-то громко горланивших. Он повернулся было к выходу, но тут явился старик хозяин и, любезно к нему обратившись, спросил, не желает ли он снять комнату. Райзер усомнился, не предназначено ли это место для странствующих подмастерьев? «Не обращайте внимания, – отвечал хозяин. – Вы останетесь довольны». С этими словами он слегка подтолкнул Райзера и провел его в свою добротно обставленную комнату, где уже находились некий пожилой капитан, придворный камердинер и еще несколько хорошо одетых господ. Хозяин представил Райзера обществу, принявшему гостя с чрезвычайной деликатностью: ему не задали ни одного нескромного, любопытного вопроса и окружили самым лестным вниманием.

В комнате стоял рояль, на котором играл молодой человек по имени Либетраут. Некоторое время назад случай привел Либетраута остановиться в этой гостинице, он познакомился с ее хозяевами, пожилой парой, уже нуждавшейся в покое, и вскоре поддался их настояниям взять эту гостиницу в аренду; теперь он и был подлинным ее хозяином, хотя старики по-прежнему давали ему наставления и разделяли с ним заботы о хозяйстве.

Вскоре сей юноша завел с Райзером беседу о поэзии и изящных искусствах, выказав тонкий вкус и хорошее образование, и, что было совсем странно, как будто бы намекнул – и намекнул недвусмысленно, – что Райзер, видно, пришел в эти края, чтобы посвятить себя театру.

Райзер не стал до поры распространяться на эту тему, и ему отвели комнату, где он мог побыть наедине. Здесь он собрался с мыслями и обдумал завтрашний день, намереваясь разыскать труппу Экхофа и подать прошение о приеме.

Пока он, стоя у окна своей комнаты, предавался своим мыслям, у дома остановился хор школьников и исполнил мотет, из тех, что когда-то, в свои школьные годы, пел под дождем и ветром сам Райзер.

Это напомнило ему о безотрадных временах, когда уныние, самоуничижение и угнетение со стороны окружающих лишали его последних проблесков радости, когда все его желания были обречены на неудачу и, кроме слабого луча надежды, у него не оставалось ничего.

Неужели, думал он, эту непроглядную тьму не рассеет наконец утренняя заря? И обманчиво-обольстительная надежда нашептывала ему, что в награду за долгие годы самомучительства отныне он будет в радость самому себе и счастливый поворот судьбы теперь уже не за горами.

Но высшим счастьем для него стала сцена, единственное место, где непременно утолится его ненасытное желание одно за одним прожить все положения человеческой жизни.

Причина же заключалась в том, что от самого детства существование его отличалось крайней узостью, – тем сильнее приковывали его судьбы других людей, и не удивительно, что со школьных лет в нем развилась страсть к чтению пьес и посещению театра. Созерцая чужие судьбы, он отрешался от самого себя и находил в других огонь жизни, который в нем самом был почти что погашен притеснением окружающих.

И потому воодушевляло его не истинное призвание, не чистая тяга к сценическому исполнению: для него важнее было разыграть жизненную сцену внутри себя, а не представить ее посторонним: он хотел иметь то, чем искусство требует жертвовать.

В действительности он желал исполнять разные сцены из человеческой жизни в угоду самому себе, так как больше любил в них себя, а не имел последней целью верную их передачу. Он обманывался, принимая за чистый порыв к искусству это желание, возникшее из случайных обстоятельств его жизни. И скольких же страданий стоил ему сей самообман, скольких радостей его лишил!

Получи он в то время верный знак и осознай уже тогда, что рожден для искусства лишь тот, кто ради него забывает о себе, – сколь многих бесплодных усилий и напрасных забот он мог бы избегнуть!

Однако его судьбой с детства были страдания от собственного воображения, разительно диссонирующего с действительной жизнью и мстящего жестокими муками за всякую прекрасную мечту.

Окончив долгое странствие, Райзер провел свою первую ночь в Готе, забывшись сладким сном, и под утро ему почудилось, будто он слышит заключительные слова арии околдованной старухи из оперы «Лизуарт и Дариолетта»:

Вот утро на пороге,Что все мои тревогиРазвеет наконец.

Под этот напев, неотступно звучавший в его ушах, он оделся и, обратясь к молодому хозяину, осведомился, где проживает Экхоф, которому собирался нанести визит в тот же день.

Для этой цели он приготовил печатный Пролог, сочиненный им в Ганновере и исполненный Иффландом, в надежде, что это откроет ему нужную дверь.

Молодой Либетраут чуть не силой принудил его позавтракать вместе, всячески выказывая удовольствие от общения с ним, а между тем начал доверительный рассказ о своих сердечных делах: он, мол, арендовал гостиницу, дабы как можно скорее жениться на некой молодой девице, в которую влюблен.

По дороге к дому Экхофа, уже приближаясь к цели своего странствия, Райзер снова начал перебирать в голове всевозможные варианты предстоящей встречи, которые начал обдумывать, еще отправляясь в путь; мелодия и стихи из «Лизуарта и Дариолеты» по-прежнему звучали в его ушах, и на этот раз надежды его не обманули: Экхоф, сверх всякого ожидания, принял его любезно и беседа их длилась неполный час.

Юношеский пыл, с которым Райзер предавался мечтам о сценическом искусстве, по всему судя, не вызвал осуждения у старика, пустившегося с ним в рассуждения об искусстве и отнюдь не разубеждавшего его целиком посвятить себя театру. При этом он заметил, что именно людей, чувствующих внутреннее тяготение к сцене, а не побуждаемых к ней силой внешних обстоятельств, на свете мало.

Могло ли что-нибудь ободрить Райзера сильнее, чем это замечание! В душе он уже причислил себя к ученикам этого достойнейшего мужа.

Он вынул из кармана и подал Экхофу листы с Прологом, и тот выразил полное одобрение этому сочинению и даже попросил его для себя, сказав, что актерский талант и талант поэтический сродни друг другу и что один из них нередко влечет за собой развитие другого.

В эту минуту Райзер чувствовал себя на верху блаженства, какое только способен испытать молодой человек, прошагавший сорок миль с одними сухими корками в кармане, чтобы лицезреть Экхофа, говорить с ним и сделаться актером под его водительством.

Что же касается ангажемента, сказал Экхоф, за этим ему следует обратиться к библиотекарю Райхарду, да и сам Экхоф обещал поговорить с ним о Райзере.

Не теряя ни минуты, Райзер последовал совету и от Экхофа, жившего в доме булочника, сразу отправился в дом библиотекаря Райхарда, который также принял его любезно, хотя и не уделил ему такого внимания, как Экхоф. Он, однако, подал Райзеру надежду на получение дебютной роли, бывшую для того венцом всех желаний, ибо он не сомневался, что, получив ее, наверняка достигнет своей заветной цели.

С улыбкой на лице он вернулся в гостиницу, уверившись, что начало карьере положено прекрасное и при столь благоприятных обстоятельствах желание его теперь не может не сбыться.

И хотя он не стал рассказывать хозяину обо всем случившемся, тот, видимо, уже не сомневался, что теперь он останется в Готе и здесь начнет свой театральный путь.

Исполненный веры в себя и свою судьбу, Райзер прекрасно провел день в обществе старого капитана, придворного камердинера и хозяина гостиницы и, в плену сверкающих надежд, в радостном опьянении впервые превысил возможности своего кошелька, полагая, что тем самым еще прочнее связывает себя с этим местом и еще неотступнее будет следовать своим намерениям.

Теперь он чуть не каждый день бывал у Экхофа, который посоветовал ему для начала внимательно присмотреться к репетициям труппы, и Райзер, прилежно их посещая, увидел старика Экхофа в своей стихии: тот входил во все мелочи и даже первым актерам делал полезные замечания. Райзеру позволили также бесплатно посетить спектакль, в котором некий Биндрим дебютировал в роли Отца в Вольтеровой «Заире».

Поскольку же особого успеха у публики его исполнение не имело и Райзер чувствовал, что многим местам следовало бы придать совершенно иное выражение, в нем еще сильнее разгорелось желание как можно скорее выйти на сцену, и он все настойчивее подступал к Экхофу с просьбой дать ему роль в какой-нибудь из репетируемых пьес.

В это время готовились к постановке «Модные поэты», и Райзер попросил себе роль Мутного, однако Экхоф отсоветовал ему за нее браться, так как сам ее исполняет и для начинающего актера она неподходяща, поскольку публика привыкла видеть в этой роли пожилого опытного актера.

Таким образом дебют Райзера все откладывался, меж тем как его упования и сама судьба целиком зависели от этого решения.

В общении с Экхофом Райзер черпал утешение и новые надежды, всякий раз как уже готов был пасть духом, – старик всегда охотно с ним беседовал и снова вливал в него мужество и уверенность в себе.