Антон Райзер - Карл Мориц

По этой причине Райзер, будь это в его силах, охотно отодвинул бы вдаль конечный пункт своего путешествия. Однако жалкий вид башмаков, потеря которых в его нынешнем положении стала бы невозместимой, враз пресек все его размышления о будущем и заставил глубоко задуматься о настоящем.

Достойно удивления, что ничтожные вещи из нашего окружения могут столь глубоко вторгаться в сверкающие дворцы фантазии и повергать их в прах и что именно на таких ничтожных вещах зиждется судьба человека.

Счастье, которое Райзер мечтал снискать в большом мире, зависело теперь единственно от его башмаков, ибо – при том что он не мог продать ничего из своей одежды, если хотел произвести благоприятное впечатление, – разбитые башмаки, не имевшие себе замены, делали весь остальной его наряд жалким и неприглядным.

Таким тяжелым и мрачным мыслям он предавался по дороге к Лангензальцу, пока с ним не поравнялись и не завели беседу два путника, крестьянин и подмастерье.

Подмастерье рассказал, что направляется в Саксонское курфюршество, а крестьянин имел при себе жалобу, которую намеревался вручить в Дрездене курфюрсту.

Солнце перевалило за полдень, стало душно и жарко. Подмастерью сапоги начали натирать ноги, Райзер смотрел, как с каждым шагом стираются его собственные башмаки, крестьянин жаловался на мучительную жажду – и тут они увидели на краю поля компанию мастеровых, и те предложили трем измученным путникам напиться воды из ведра, стоявшего рядом.

Когда совершенно незнакомые, прежде ни разу не встречавшиеся люди вдруг близко сходятся, подают друг другу утешение, помощь и нужный совет, словно никогда и не жили розно, – такие минуты искупали для Райзера все невзгоды пути и наполняли душу приятными воспоминаниями.

Попутчики расстались с Райзером вблизи города Лангензальца, где он не остановился, рассчитывая добраться до следующего населенного пункта и там переночевать.

Поздно вечером он пришел в гостиницу, где и провел последнюю ночь перед переходом в Эрфурт. Наутро первая его мысль была о башмаках, и как же он обрадовался, когда рядом нашелся сапожник, который за гроши, не заставив долго ждать, основательно их подлатал и тем избавил его от великого затруднения.

После этого Райзер не задерживаясь поспешил в Эрфурт. В теперешнем виде ему не стыдно было показаться людям, и он вновь обрел мужество и веру в себя.

В деревне близ Эрфурта он заказал себе кружку пива. В трактире царило оживление, говорившее о близости города, жители коего сидели здесь во множестве, и среди них – некий ученый, рассуждавший в кружке слушателей о своих трудах.

В этой деревне глазам Райзера наконец предстал Эрфурт с его старинным собором, множеством башен, высокими валами и цитаделью Петерсберг. Родной город его друга Филиппа Райзера, о котором тот ему так много рассказывал. Дорога к городу была обсажена вишневыми деревцами. Дневной жар понемногу улегся, у ворот прогуливались люди, и когда Райзер, проходя этой дорогой, вспомнил о Ганновере, ему представилось, что оттуда его отделяет лишь легкая прогулка, настолько малым виделся ему теперь оставленный позади путь.

Такого большого города, как этот, он еще никогда не видел. Все здесь было ему ново и непривычно. Он прошел широкой и красивой улицей, носившей название Ангер, и не смог удержаться, чтобы немного не побродить по городу, прежде чем снова пуститься в дорогу: он хотел еще успеть дойти до ближайшей деревни, лежавшей на дороге в Веймар.

Поблуждав по Эрфуртским улицам, он вышел на окраину города и, пока окончательно не стемнело, решил зайти в ближайшую гостиницу.

Хозяин, грузный мужчина, сидел у окна, и когда Райзер спросил у него, по-прежнему ли театральная труппа Экхофа находится в Веймаре, «Ничуть не бывало, – был ответ. – Они в Готе». Райзер продолжил расспросы: «А что Виланд? Он еще в Эрфурте?» – «Ничуть не бывало, – ответил тот снова, – он в Веймаре». И на все вопросы он с каким-то недовольным видом отвечал одно и то же: «Ничуть не бывало!» – как будто сказать просто «нет!» было ниже его достоинства.

И это черствое «ничуть не бывало!» из уст толстяка-хозяина вмиг расстроило все планы Райзера. Все его мысли были устремлены в Веймар, там он ожидал разных необычайных событий, там надеялся увидеть боготворимого им создателя «Вертера», и вот теперь вместо Веймара ему твердят о Готе.

Райзер, однако, не сдался, он бодро встал и вышел на дорогу, ведущую в Готу, чтобы, не отступая от намеченного плана, переночевать в ближайшей деревне.

Прежде чем солнце село, Эрфурт остался у него за спиной, и еще до наступления темноты он уже входил в деревню, первую на пути в Готу. Собор и древние башни Эрфурта надолго оставили в его душе след, словно бы призывающий его когда-нибудь сюда вернуться.

В деревне, где он остановился на ночлег, ему под конец дня выпало весьма неспокойное соседство на соломенном ложе. Это была компания возчиков, которые то и дело вставали и переговаривались между собой на весьма грубом диалекте. Одно из слов особенно больно ранило слух Райзера, вызвав донельзя неприятные чувства: вместо «он приходит» крестьяне говорили «он прихаживает», и это «прихаживает» казалось Райзеру выражением самого их существа, словно бы в этом слове, произносившемся с каким-то надутым видом, выражалась вся их неотесанность.

Стоило Райзеру немного задремать, как ненавистное слово его будило, и все это сделало ту ночь ужаснейшей из всех проведенных им на соломенных подстилках. На рассвете он увидел опухшие ноздреватые физиономии своих ночных сотоварищей, столь хорошо сочетавшиеся со словцом «прихаживают», еще долго царапавшим его слух, когда он ранним утром оставил гостиницу и твердо шагал по дороге к Готе.

Поскольку за ночь он не выспался, дорожные мысли его были не веселы, к тому же с каждым шагом надежды на будущее таяли и воображение выдыхалось.

Было воскресенье, и встретившийся ему по дороге сапожник, уже неделю обходивший округу, чтобы собрать у заказчиков накопившиеся долги, сказал между прочим, что жизнь в Готе очень дорога.

Это известие весьма обеспокоило Райзера, чье достояние заключалось теперь в одном гульдене, а судьбе очень скоро предстояло решиться в этом городе.

Разговор с сапожником, сетовавшим на тяготы жизни в Готе, нимало его не радовал и наводил на мрачные мысли. Он раздумывал, как будет жить в городе, где у него совсем нет знакомых и сомнительно, чтобы кто-то захотел принять участие в его судьбе или прислушаться к его желаниям.

Эти печальные размышления сделали дорогу еще труднее, ноги его отяжелели, и так продолжалось, пока впереди не показались две маленькие башни Готы, о которых сапожник сообщил, что одна из них церковная, а вторая установлена на здании театра.

Приятный контраст и живое зрительное впечатление понемногу опять взбодрили Райзера, и он удвоил шаг, так что спутник едва за ним поспевал.

Ему представилось, что одна из башенок олицетворяет собою место, где гремят овации и где бывает утолена юношеская тоска по славе.

Эта башенка твердо отстаивала свое право стоять рядом со святым храмом и сама была храмом искусства и муз, где раскрывается талант и все чувства, таящиеся в сокровенных уголках сердца, изливаются навстречу чутко внемлющей публике.

Наконец, это было место, где проливали высокие слезы сострадания к падшим князьям и рукоплескали гению, умевшему вымыслом увлекать души и растоплять сердца.

Сострадание к мертвым и прославление живых чудесно примиряли все противоречия в этом мире, и Райзер так и плавал в этой стихии, дающей заново испытать чувства, какими жили эпохи прошлого, и на малом пространстве воссоздать сцены из жизни.

Говоря иначе, то была человеческая жизнь со всеми ее превратностями и сплетениями судеб, ни больше ни меньше: она возникла перед внутренним взором Райзера при виде башенки городского театра, и в ней без остатка растворились и жалобы сапожника, шедшего рядом с ним, и его собственные тревоги.

Имея в кармане всего один гульден, Райзер чувствовал себя по-царски счастливым, пока в его уме теснилось целое богатство образов, навеянных верхушкой той башенки в Готе заодно с химерами прекрасного будущего.

Когда до города оставалось совсем немного, Райзер отстал от своего спутника и удобно устроился под деревом, чтобы хоть как-то привести в порядок свое платье и войти в Готу с достойном видом.

Он настолько в этом преуспел, что иные из ремесленников, гулявших у городских ворот, приняв его за благородного человека, стаскивали перед ним шляпы, что немало удивило Райзера, еще недавно спавшего на соломе с возчиками и уж никак не игравшего в благородство.

Пройдя в город старыми воротами, он поднялся по довольно темной улице и вскоре увидел по правую руку гостиницу «У золотого креста». Здесь он и решил остановиться, так как счел, что она совсем не претендует на особое благородство.