Корабль плывет - Николай Караченцов

К сожалению, всю школу вывезти не представлялось возможным. Поэтому собрался руководитель, а с ним две старшие девочки — Марина Ширшикова и Елена Терехова. Ненормальный Александр Андреевич Самошин нашел где-то деньги, и мы поехали. Черт-те знает куда.

Один из мальчиков нашего интерната, где я учился, стал руководителем департамента Латинской Америки в Министерстве иностранных дел. Уровень замминистра. Зовут его Валерий Иванович Морозов — он классический карьерный дипломат. Мне кто-то объяснял, что дипломат, если он приезжает в страну, должен ее полюбить, даже если это недружественная нам держава. Иначе у него ничего не получится на работе. Точно, как у нас: я должен влюбиться в роль, иначе она у меня не выйдет. Первой страной, куда попал Морозов после окончания МГИМО, оказалась, по-моему, Боливия. Что обычно сотрудники посольства в такой стране делают? Не надо никому рассказывать, и так все знают. Жара, во-первых. Во-вторых, высоко над уровнем моря. Одна улица в этой столице под названием Богота. Но водку в этой жаре все пьют прохладненькую. Может, еще пиво какое-нибудь добавляют. А больше там нечего делать. Морозов же успел за год написать книгу о Боливии, которая сейчас — учебное пособие для тех, кто изучает Латинскую Америку. Классный парень! Но ненормальный. Он уехал во вторую командировку, когда жила еще КПСС, а он в ЦК этой КПСС руководил отделом Латинской Америки. Казалось, сиди, высиживай в Москве светлое будущее. А он уехал снова в Латинскую Америку. Стал послом в Аргентине. Теперь я не знаю, дальше его куда будут двигать, может, в замминистра? А, может, ему это уже и не надо. Латино — его главная страсть.

Когда нам потребовалась поддержка в МИДе, я тут же вспомнил, что у меня есть Валера. «В чем дело, Коль?», он нажимает на кнопку, и сразу три российских посла готовы с нами работать: аргентинский, уругвайский и еще какой-то. «А ты, — он мне говорит, — такой же хрен, только не с «Дымком», а с «Примой». Кстати, на «Люфтганзе» теперь запрещено курить». Я говорю: «Блин, не поеду». «Слушай, а давай через Кубу? «Аэрофлот» — обкурись. И на Кубе два денька отдохнешь. Там мой сын сейчас работает». Сын тоже окончил МГИМО, пошел по папиным стопам. «Он покажет вам Гавану. Полчасика с посольскими ребятами пообщаешься, просто так, никаких концертов не надо. Просто полчаса. Потом садишься на кубинские линии, летишь в Буэнос-Айрес — кубинцы с детства все курят, поэтому там разрешено в самолетах смолить. Я: «Годится, поехали». Прилетаем на Кубу, везут к послу! А на входе в посольство читаю объявление: «Сегодня в 19–00 творческая встреча-концерт Николая Караченцова». Я захожу, посол: «Кофе, чай, как вы долетели, как самочувствие?» А я все про полчасика «просто так» вспоминаю.

Российское посольство на Кубе — одно из самых крупных по численности персонала в мире. Крути — не крути, Куба столько десятилетий — наш форпост перед Америкой. Оттого и отгрохали громадное здание посольства с большим концертным залом. Но он все равно не мог вместить всех желающих. Стояли вдоль стен. Мы отработали серьезно, дали полный концерт. Заодно провели генеральную репетицию перед Аргентиной. Вижу слезы у женской части дипмиссии.

Дальше в Буэнос-Айресе — «белый пояс» и «красный пояс» эмиграции. Половина из них языка почти не знает, их еще детьми вывезли, позабыли. Какая-то незначительная часть, те, что попозже туда попали, еще меня вроде помнят, для остальных я — полная неизвестность. Работаем мы в русском клубе. Что означает «клуб»? Небольшое здание, на втором этаже — зал, точнее, большая комната. В половине комнаты поставили стулья, а в остальной — микрофон, значит, это сцена. Вот тебе и концертная площадка аж на сто мест! А на ней произошло такое — я прежде ничего подобного не испытывал. Тридцать человек сидят на стульях, максимум сорок. А остальные, из-за того, что «зал» на втором этаже, расположились на лестнице, они меня только слышали. Посол приехал за десять минут до начала, но не мог пройти на свое место. Сопровождавшие его сзади подталкивали, чтобы начальник поместился в зале.

Перед началом представления он, бедный, не выдержал и объявил (он после не пропустил ни одно мое выступление, а их было несколько): «Завтра Николай даст такой же концерт в час дня в клубе имени Островского». Объяснили, что это уже для «красного пояса» эмиграции. Не поймешь, откуда такое деление… Посол, которого звали Астахов Евгений Михайлович, — милейший человек, супруга у него замечательная, естественно — вечерами вместе. Тут подтвердилась теория о том, как мир тесен. В свое время, когда театр ездил на гастроли в Португалию, у Люды там случился приступ аппендицита, наша семейная болезнь, как у аристократов, по наследству. Люде операцию делали в Лиссабоне. По советским законам, если наш человек попадал в их больницу, посольство брало над ним опеку. И Люду каждый день навещали девочки из нашего посольства. Выяснилось, что с ними приходила и нынешняя супруга нашего посла в Аргентине.

Посол объявил, «завтра в час дня» специально для тех, которые давились на лестнице, мол, «приходите туда, что же вы «бедные» мучаетесь». У меня обычно за два часа до начала концерта — репетиция. Приезжаю к одиннадцати в клуб: зал уже битком. Я в шоке: «Вы чего?» — «Мы места занимаем». Они с утра расселись. Я выгнал всех из зала. «А потом наши места займут?» — «Договоритесь как-нибудь, оставьте ваши пончо, пледы, не знаю что»… В час мы начали. И опять в два раза больше народу, точно так же, как на вчерашнем концерте. Они не сразу понимают, о чем я пою. Но слушают. Потом принимаются плакать. В конце — зал встал, и меня не отпускают. А дальше мне совсем плохо стало, потому что на мне повисли тети.

Одна кричит: «Коленька, ты приедешь в Шереметьево, ты России от меня поклонись». То есть поклониться надо именно в Шереметьеве. Другая: «Нет, ты землю поцелуй, землю поцелуй!» Третья вопит: «Мы все равно вернемся!» Куда она вернется, еле ходит. Я сам чуть не реву, не могу, невозможно такое выдержать. Слезы душат. Они на мне висят, они меня обнимают, целуют! В девчонок, что приехали со мной, они влюбились без памяти.

За эти концерты я не заработал ни копейки. Но в итоге получил нечто большее. Я почувствовал себя участником некоей великой миссии. А от того, что в газете напишут или написали, или никогда не будут писать об этой поездке, мне ни тепло, ни холодно. Не прибавит и не убавит мне популярности, ничего. Зато в душе останется, что я сделал, наверное, что-то очень важное.

Андрюша Миронов собрал у себя дома по тем временам роскошную видеотеку. И как-то он принес Коле несколько кассет, которые тот просматривал поздними вечерами после спектаклей. Он был просто в восторге, потому что до этого мы не видели бродвейских постановок мюзиклов. Коля был поражен, увидев, что во всех этих музыкальных спектаклях обязательно исполняется степ. И он просто заразился им, и сам страстно захотел научиться так танцевать. Тогда Коля знал только одного человека — актера Большого театра, который умел степовать. Он хотел обратиться к нему за помощью, но у него никогда не было на это времени. Помимо актерской работы ему приходилось еще усиленно заниматься вокалом — да и на это часов в сутках не хватало — жизнь его была так насыщена. И только позже, когда они создали школу искусств с Астаповым, Коля смог серьезно заняться степом. Поначалу он чувствовал себя неловко, потому что его ученики стали его учителями. Одна из воспитанниц школы Марина Ширшикова занималась с ним особенно плотно и упорно. У нее открылся замечательный педагогический дар, она умела точно подсказывать важные вещи. «Сейчас вы все сделали правильно, — говорила она Коле, — но руки словно не ваши. Не только ноги должны танцевать — все тело».