Корабль плывет - Николай Караченцов

Что творилось после его концертов! Зал просто разрывало. Люди неистово кричали, стоя аплодировали.

Когда он ехал на концерт, то так готовился, настраивался, что я не сомневалась: он вернется с победой. Он всегда тщательно подбирал стихи для выступлений. Вот существовала такая острая проблема: уничтожение бездомных кошек и собак в городе. И он взял стихотворение Роберта Рождественского «Монолог царя зверей».

Ты — бесспорно, вершина природы,Мой брат Человек,Только где и когдаТы встречал без подножья вершину?

Когда Коля читал эти строки, то сам плакал. А весь зал рыдал. Как вообще можно убивать невинных животных!

Он так читал, что и я не могла удержаться от слез — я, которая наизусть знала это стихотворение и не раз слышала его выступления…

Стихи специально для концертных программ Коля никогда не готовил, как, например, Юрский. У Юрского есть Пушкинский цикл, цикл стихов Бродского, Риммы Казаковой… А Коля заучивал по необходимости и специальной программы никогда не делал.

Он со сцены мог читать ранние стихи Евтушенко, которые ему нравились, и которые требовались для спектакля. Или его привлек «Монолог царя зверей» Роберта Рождественского… Я как-то спросила: «Коля, а почему тебе не прочитать цикл из любимого тобой Есенина?» Он ответил: «Вот смотри: рассказ, стихи, вокал, степ — это должно идти все вместе. Понимаешь? А если я буду читать только стихи, то тогда я что-то могу недосказать своим концертом. А я ведь говорю со зрителями всем своим творчеством!» Поэтому у него в программе было три, максимум четыре стихотворения — не больше. И периодически он их менял, в зависимости от тематики концерта… Но вот чтобы специально заучивать цикл — такого не было. Хотя я считаю, что он читал стихи замечательно.

На Фестивале славянской письменности ему принесли стихи поэтов русского зарубежья, которые у нас еще не были изданы. Он с упоением читал Зинаиду Гиппиус. Открыл для себя в Бунине совершенно новые горизонты поэзии.

Его часто звали читать стихи на радио. Он записал от начала до конца «Пер Гюнта».

Когда они работали над «Гамлетом» у Глеба Панфилова, где Гамлета играл Олег Янковский, Коля учил его правильно читать стихотворный текст, чего в природе у Олега нет.

Коля, как музыкальный человек, особенно тонко чувствовал мелодику стиха, мог пропеть его. Может быть, и жаль, что он не сделал цикл. Возможно, в дальнейшем он бы его сделал, было бы время. А у него все 24 часа были расписаны буквально по минутам.

После его концертов ему приходили десятки, сотни благодарных писем: «Огромное спасибо! Вы нам подарили надежду, вы вернули нам жизнь! Вы вселили в нас веру, любовь». А в одном письме были такие строчки: «Спасибо, что вы побывали с концертом в нашем городе. Это было незабываемо! Напрашивается сравнение с концертом другого известного московского артиста, который тоже недавно побывал у нас. Это была откровенная халтура, жалко, что мы заплатили деньги, которые с таким трудом зарабатываем. Нельзя так неуважительно относиться к зрителям!»

И поэтому приглашали Колю бесконечно. И ему даже пришлось составить жесткое расписание. Он верно в своей книге пишет, что мог два часа на сцене один делать все, что только возможно: петь, танцевать, декламировать стихи, рассказывать о важных вехах своей творческой биографии. Человек два часа один держал аудиторию! И понятно, когда он приезжал куда-нибудь, его радушно встречали — приглашали там выпить коньячка в ресторан. Но он никогда не позволял себе расслабиться, придти на концерт не в форме, схалтурить.

Это был театр одного актера. Моноспектакль, с которым он объездил всю страну.

Школа степа

Лет семь назад ко мне подошел каскадер, с которым я работал на кинокартине «Человек с бульвара Капуцинов», зовут его Николай Астапов. Николай Александрович Астапов. «Коля, помоги». Я спросил: «Чем?» «Хочу создать лучшую в мире школу искусств». Я поинтересовался: «Зачем тебе это надо?» «Понимаешь, — говорит Астапов, — больно смотреть на наших артистов. Горько, противно, обидно. Рыхлые, не в форме. Надо, чтобы у нас выросли свои Бельмондо. А для этого актера надо учить сызмальства. Я хочу добиться того, чтобы со всех театральных институтов мира ко мне бежали и спрашивали: кто у вас сейчас выпускается». Я согласился: «Похвальная идея».

Я знал, кто такой — этот Коля. Он — бессребреник, во-первых. И фанатик, во-вторых. Кстати, у него есть опыт педагогической работы — он преподавал сценическое движение: фехтование во ВГИКе и в Щукинском училище. В нашем театре в спектакле «Трубадур и его друзья» — парафразе «Бременских музыкантов» — Коля ставил пластику. Я мог с ним предметно разговаривать. Спросил: «Где ты хочешь свою школу создать?» Он: «Есть такой город, называется Красноармейск». — «Где этот город?» — «В Пушкинском районе Московской области… точнее, на окраине Московской области». «Сколько, — говорю, — там жителей?» — «Двадцать пять тысяч». В принципе для лучшей в мире школы искусств — самое оно. Так вышло, что у меня получилось ему помочь. Я отправился в Министерство культуры, где тогда был начальником Михаил Ефимович Швыдкой, а я его знаю лет сто, мы дружим семьями с тех давних пор, когда он был даже не заместителем министра, даже не начальником телеканала «Культура», а обычным театральным критиком.

«Миша, так-то и так, — говорю я ему, — поверь мне, святое дело». Вопрос решился довольно быстро. Он вызвал начальника пониже, из тех, что связаны с образованием. Так школа Астапова получила статус государственного учебного заведения. Месяца через четыре звонит мне Коля: «Слушай, ты бы приехал, посмотрел, что в твоей школе делается». (Он даже хотел ее назвать моим именем. Так и сказал: «Давай назовем школу именем Караченцова». Я отбоярился: «Не надо, я живой… пока». Но моя именная стипендия в школе есть.)

Поздней осенью я приезжаю во Дворец культуры города Красноармейска. Нетопленый зал, обшарпанное здание. Битком забитые людьми ряды, все сидят в пальто. Контингент — от шпаны до их родителей. Сажусь в зрительном зале, начинается представление. Гаснет свет, и под потолком в осветительских ложах появляются ангелы божьи — дети от шести до двенадцати лет — и начинают из-под потолка прыгать в оркестровую яму. Мне становится худо. Ничего, все живые, все повылезали на сцену. Дальше на подмостках вместо высокого искусства началась чума, как сами дети говорят. Что они вытворяли, описать невозможно. Выяснилось, что спектр обучения искусству в школе более чем широк: от конного спорта до живописи, от фехтования до акробатики, от степа до актерского мастерства, от хореографии до вокала. К тому же еще и гимнастика плюс обычные школьные предметы. Самых больших успехов дети почему-то добились в степе. Вероятно, оттого, что сам Николай Александрович Астапов им хорошо владеет. Поскольку он каскадер, то прилично показывает довольно широкий эстрадный спектр: от фокусов с картами до жонглирования. Дети его боготворят.