Корабль плывет - Николай Караченцов

— А вы не упадете?

— Ладно, я уж как-нибудь устою.

Мне потом Марк Анатольевич Захаров выговаривал:

— Не надо было лезть, зачем такое смотреть.

Два фактора сработали. Первый, конечно, актерская любознательность: уникальное событие, я такого уже никогда не увижу. Ни по телевизору, ни в кинокартине «Скорая помощь». Вот в действительности четыре человека стоят над пятым и спасают ему жизнь. Как это делается, как работают их руки, какие взаимоотношения. Если б не операция, то к утру у сына случился бы перитонит, потому что аппендикс у него был по всем статьям приличного размера, от длины до толщины. Когда они его выкинули, мне врач сказал: «Во какой! Видал? А вы не хотели операции!»

Потом, смотрю, он из брюшины достает что-то еще, вроде двух белых шариков, один с другим как спаянные. Размером чуть поменьше куриного яйца.

— Вы понимаете, что это такое? — спрашивают у меня.

— Наверное, — говорю, — какой-то жировик?

— Нет, это накопление гноя в брюшине.

То есть это уже начинался перитонит. Дальше все происходило хорошо, можно сказать, замечательно. Я сижу рядом с сыном. Тут и Ирочка подъехала. Его бедного трясло, потому что происходил довольно сложный процесс — опять учат дышать. Тут она меня и увела: «Это вам смотреть не надо».

Потому что их бьют, выводя из судороги. Из искусственного дыхания переводят в свое. И даже когда Андрея уже привезли из операционной к палате и в коридоре поставили, его еще трясло.

Люда дома сидит, ждет. Она велела Ире, как только та в больницу приедет, ей позвонить. Ира забыла. Мы уже из машины позвонили:

— Накрывай на стол. Все в порядке. Едем.

Я лег в пять часов. Бессонная ночь. Я сына сам отвез в палату. Зажгли свет. Несчастные люди стали просыпаться. И, как ночной кошмар, по палате разгуливает в вечернем костюме артист Караченцов. Там палата на шесть человек, а то и на восемь. Андрей стал разговаривать, бредил. Потом он ничего этого не помнил. «Какие-то лица надо мной». Но видел, что папа, Ира. Меня потом спросил:

— Я себя достойно вел?

— Ты себя никак не вел. Ты лежал в отключке.

— Я не испугался, просто оттого, что ты был рядом, мне было спокойнее.

Ладно, держался он молодцом.

Да, вторая причина, она тоже в подкорке. Я — отец, может быть, ему будет легче от моего присутствия. Может, ему будет передаваться моя энергетика, я же рядом стою, я нахожусь при нем, кто его знает, может, где-то что-то и летает? Вот по каким двум соображениям я и остался на операции у сына. Я знаю, что на Западе роды мужья у жен принимают вместе с врачами. Может быть, они по тем же причинам рядом стоят?

К чему столь длинный рассказ об Андрюшкином аппендиците? Когда мне было столько же лет, сколько в тот день моему сыночку, я поступил в театр, где и ныне тружусь, — «Ленком». Играем спектакль «В день свадьбы», я — в массовке. Мне двадцать три. Первый год в театре. И вдруг посреди спектакля у меня начинается дикая боль в животе. Добрые девочки-реквизиторы наливают две бутылки кипятка и кладут мне их на живот, чтобы, значит, не так больно было. Грелки в таком варианте — самое запрещенное. Мимо проходит артист Юрий Колычев, тогда молодой совсем был, и спрашивает:

— Коль, а у тебя аппендицит был?

— Нет.

— Убрать грелки сейчас же! Вы что, с ума посходили?!

Мне тем временем все хуже и хуже. Еле-еле доиграл спектакль. Старый Новый год. Плетусь в какую-то компанию. Редкий случай, когда я не то что не хочу, видеть водку не могу. Уговаривают: «Ты хоть шампанского бокал выпей».

Выпиваю. Меня чуть не выворачивает обратно. Тошнит, мутит, состояние отвратительное. Приезжаю домой. Мамочка, царствие ей небесное, меряет температуру — тридцать девять и шесть. Но уже не так болит, как днем. Аспирин, анальгин. Утром вызываем скорую помощь. Температура спала. Приезжает врач, женщина, смотрит меня и говорит:

— Наверное, у вас был приступ аппендицита. Но он прошел, и вы можете десять лет ждать, пока будет следующий.

Хорошо. Уехала. Я сижу дома. Перед отъездом она оставила мне на три дня бюллетень. Я же только принят в театр, ролей никаких нет, сиди, читай, образовывайся. Вдруг днем часа в четыре звонок: «Это из больницы. К вам приезжала вчера врач. Мы ей уже выговор вынесли. (Советская власть. Тогда все было сурово.) Она не имела права даже при малейшем подозрении на аппендицит не привезти вас сюда».

Она осмотрела меня и оставила дома, потому что у меня ничего не болит и температура нормальная. Ну зачем меня еще куда-то таскать? Тем не менее привозят меня в больницу. Я сижу, курю, разговариваю с экипажем скорой помощи. Мама рядом. Приходит врач, смотрит меня.

— Черт его знает, — говорит, — вроде колики есть, а вообще, может быть, и нет.

Второго вызывают. Тот говорит:

— Нет, ты знаешь, все-таки надо его резать.

Я вмешиваюсь:

— Ничего не болит.

Второй, не обращая на меня внимания:

— Вот смотри…

А там у них во всю пальпация, он давит руками на пузо, вроде остро не болит, но живот я чувствую. Короче, сам пошел на операцию. Какая-то старуха меня брила. Я ей: «Хоть волосню-то чужую с бритвы сними, должна быть хоть какая-то дезинфекция, гигиена…» (Опять же Советская власть. Тогда все было просто.) Она меня, естественно, посылает, но не на операцию, а значительно дальше…

Пришел в палату. Сижу, жду экзекуции. Заходит чудненькая девочка, говорит:

— Идемте бриться.

— Опоздала, кума! Э-хе-хе. Раньше надо было.

Иду сам в операционную пешком. Смотрю, будущий мой резака моет руки. И вывозят от него какого-то мужика. Синюшный, б… Я спрашиваю: «Я такой же буду?»

Он оптимистично: «Хуже будешь».

Тогда делали местный наркоз. Я видел, как он меня вскрывал. Сразу кровища пошла. Я начал дергаться…

— Да убери руки. Мешаешь.

Я держу руки на весу, говорю: «Они у меня затекают».

Хирург показывает: «Делай вот так».

Я делаю «вот так».

Местный наркоз, все нормально. Но самое главное! Это была пятидесятая больница, та же Тимирязевка!!!

— Какая у вас больница? Пятидесятая? Да подождите, мне ж, по-моему, именно у вас аппендикс удаляли.

Я запомнил имя хирурга на всю жизнь — Виктор Ломако.

— Он у нас до сих пор работает. Но только он теперь старичок.

Елки-палки, что там фатум, что там телепатия. Именно в этой больнице, именно в это время, и не в восемь лет, не в десять, а точно так же в двадцать три, но с разницей в тридцать три года нас с сыном оперировали.

Я считаю, что Коля уникален во всем. Занимался бы он математикой, писал бы полотна, сочинял бы музыку — все у него получалось бы замечательно. Но я и не предполагала, что, когда родится Андрюша, Коля станет таким великолепным отцом. После родов я тяжело заболела. Температура сорок. И на полтора месяца он остановил съемки фильма «Пока безумствует мечта» — сидел дома с ребенком. Он первый, кто пеленал Андрея, кормил его из бутылочки. Володя Васильев нам прислал (тогда же ничего не было в нашей стране) искусственные смеси — датские, голландские, даже какие-то американские потом привозил. Коля их разводил, кормил Андрея. Аня Сидоркина, царство ей небесное, жила рядом с нами, тогда еще на улице 26-ти Бакинских комиссаров, и показывала ему на кукле, как надо пеленать ребенка, как ему сосочку давать, как градусник в попочку вставлять. А я еле-еле просыпалась, у меня бред, температура не спадает, и вижу сквозь пелену, как Коля Андрюшку кормит, пеленает, купает. И первое слово, которое сказал сыночек, было «папа».