Лже-Нерон - Лион Фейхтвангер

   И вот Нерон созывает в свой личный  маленький  театр  цвет  офицерства. Прежде всего он показывает офицерам героическую оперу, в  которой  великий Александр в состоянии опьянения  убивает  Клита,  человека,  спасшего  ему жизнь.  После  этого  символического  зрелища  Нерон  в  большой,  местами трогательной, местами патетической речи  произнес  извинение  за  убийство лейтенанта Люция. В сильных словах он славил  мужество  и  военный  талант лейтенанта. Но затем  он  заговорил  о  дисциплине,  напомнил,  что  время военное, что ведется тяжелая  борьба  с  узурпатором  Титом,  а  на  войне дисциплина -  первое  требование.  Люций  же  неоднократно  в  присутствии заслуживающих доверия свидетелей,  как  римлян,  так  и  местных  жителей, произносил заговорщические речи, распространил глупые и лживые сведения  о якобы низком происхождении императора и его расположении  к  людям  низкой крови. Свидетельские показания, скрепленные присягой, налицо. Протоколы, в которые они занесены, в любую минуту  к  услугам  фельдмаршала  Требона  и других генералов. Возможно, что глупые мятежные речи лейтенанта были  лишь мальчишеской болтовней,  и  в  мирное  время  такие  речи  можно  было  бы извинить. Но не в военное. Он, император, проверил дело, взвесил все  "за" и "против" и осудил лейтенанта. Нелегко было вынести такой  приговор,  ибо император любил молодого офицера, как  сына.  Но  как  Брут  осудил  своих сыновей,  так  и  ему,  Нерону,  пришлось  подчиниться  велению  богов   и приговорить к смерти  лейтенанта.  Наряду  со  многими  другими  это  была тяжелая жертва, принесенная императором для  блага  государства  и  армии. Может быть, одна из самых тяжелых. Но император надеется: своими  будущими подвигами армия докажет, что кровь лейтенанта  пролита  не  напрасно,  что кровь эта напитает новыми соками дисциплину солдата.

   Он был в ударе: вовремя  благозвучно  всхлипывал,  где  нужно  было,  - гремел и воспламенялся собственными словами.  Этот  удивительный  человек, Нерон - Теренций, был и в самом  деле  искренне  опечален  смертью  своего храброго солдата. Но  офицеры,  заполнявшие  зал  театра,  слушали  его  с каким-то чувством  неловкости,  скорее  встревоженные,  чем  растроганные. Многие втайне спрашивали себя, не было ли бы умнее и достойнее  стоять  по ту сторону Евфрата, в рядах собратьев, против которых, вероятно,  придется в ближайшее время биться, чем воевать под  знаменем  этого  комедианта.  И офицер,  сформулировавший  при  выходе  из  дворца  впечатление  от   речи императора в словах: "Две оперы подряд -  это  уже  слишком",  -  выразил, вероятно, мнение большинства.

   Сам Требон, который слушал эту речь из императорской ложи,  должен  был бы, в сущности, радоваться, ибо, убедив Нерона извиниться перед армией, он разрешил свою трудную  задачу.  Но  он  чувствовал  скорее  смущение,  чем удовлетворение. Сквозь высокопарные слова императора  ему  слышалось,  как Нерон мурлычет песенку о горшечнике, песенка заглушала красивые  слова,  и Нерон был уже не Нероном, а всего лишь Теренцием.

5. ДЕЙСТВОВАТЬ И НЕ ОТЧАИВАТЬСЯ

   Варрон не присутствовал на этом спектакле. Это  было  оскорбительно  и, следовательно, неумно, но он не в силах был превозмочь своего отвращения к Кнопсу и  Требону.  Когда-то  он  слишком  сильно  презирал  обоих,  чтобы ненавидеть. Теперь же в нем из чувства собственной беспомощности вырастала и крепла злобная враждебность к ним.

   Он не мог сказать, что идея с проскрипционными списками была неудачной, но его отталкивала глупая, низменная форма ее осуществления. Варрон не был сентиментален,  но  он  отделял  личные  чувства  от  политики.  Смешивать политику с личной местью - это, по  его  мнению,  было  в  такой  же  мере дилетантством, как и безвкусицей. Расправа с такими  людьми,  как  Кайя  и лейтенант Люций, была, с его точки зрения, не столько даже  преступлением, сколько просто идиотством.

   Он,  Варрон,  стал  игрушкой  в  руках  собственных  ставленников,  что совершенно недопустимо, людей этих необходимо обезвредить.

   Это было не так просто. Способный на любое насилие, Требон  пользовался популярностью,  Кнопс  был  бессовестен,  изобретателен,   хитер.   Варрон обзавелся агентами, чтобы собирать против Кнопса и  Требона  обличительный материал.  Агенты  составляли  акты,  в  которых  на  основании  отдельных многочисленных данных доказывалось,  что  Кнопс  и  Требон  злоупотребляли властью во имя личной мести и наживы. Варрон сам не  лишен  был  присущего римлянам здорового корыстолюбия, он не знал жалости  к  эксплуатируемым  и угнетенным и сам, не задумываясь, содрал в свое время десять шкур с  целой провинции. Но то, что он, Варрон, совершал с изяществом и быстротой, Кнопс и Требон делали грубыми, неуклюжими  руками.  Варрон  искренне,  убежденно отвергал методы Требона и Кнопса.

   Чтобы подготовить падение Кнопса и Требона, требовались время  и  труд. Чрезвычайно сложное дело администрирования поглощало много сил. Надо  было измышлять все новые и новые средства для борьбы с растущим среди населения недовольством, надо было изыскивать все новые и новые  денежные  источники для неотложного увеличения армии. И Варрон работал, работал много, работал со страстью. Неутомимым, почти неистовым трудом он пытался как бы отогнать от себя мрачное чувство безнадежности, нередко сжимавшее ему горло.

   Когда не помогала работа, он спасался в своем последнем  убежище  -  он шел к Марции. Марция, с тех  пор  как  Клавдия  Акта  побывала  в  Эдессе, перестала бояться отца, не чуждалась, как прежде, и  это  сближение  между ней и отцом продолжалось и после отъезда Акты. Марция принимала его, когда он приходил к ней, и иногда даже сама отправлялась к нему. Он  проводил  с ней долгие часы, она сидела, а он ходил по комнате из угла в угол,  говоря о вещах, волновавших его. Он предавался вслух размышлениям о том, как  это дерзко и глупо, когда отдельная  личность  предполагает  изменить  течение мировой истории. Разве действия человека, даже самого могущественного,  не предписываются на девять десятых обстоятельствам? Он, Варрон,  не  больше, чем его Нерон, был волен в своих  действиях.  В  том,  что  план  его  так удался, виноват не  государственный  ум  его,  Варрона,  а  "конъюнктура", счастливое стечение обстоятельств, от него не зависящих. Где вообще искать решающие факторы политического  успеха?  В  большинстве  случаев  их  надо искать очень далеко, в сфере,  которую  действующее  лицо,  запутавшись  в нитях данного политического процесса, не в  состоянии  познать.  Каким  же образом можно оказывать влияние на ход больших  политических  событий?  От чего  зависит,  например,  будущее  его  затеи,  судьба   Нерона   и   его собственная?  Ведь  не  от  настроений  же  народов  Междуречья  и  не  от вооружений Цейона! Так могут думать только  близорукие  люди,  не  видящие дальше своего носа. Наступит ли смерть Тита сегодня или через год,  выйдет ли Артабан победителем из  тяжелых  боев,  которые  он  ведет  на  крайнем Востоке, или потерпит поражение - от этих обстоятельств зависит судьба его и его Нерона, а это вещи, ход которых вряд ли кто-нибудь может затормозить или ускорить, рассчитать и учесть. Он, Варрон, сделал все возможное, чтобы повернуть ход событий себе на пользу, и  впредь  сделает  для  этого,  что будет в его силах. Но то, что  он  в  состоянии  бросить  на  чашу  весов, ничтожно, и он был бы дураком, если бы думал, что это имеет значение.

   Такие и подобные мысли высказывал он перед молчаливо сидевшей  Марцией. Глаза ее следили за ним, шагавшим из угла в угол, но он не  знал,  слушает ли она его, а если слушает, то понимает ли. Однажды, когда он  излагал  ей ряд подобных мыслей, она сказала ему:

   - Ты бы  поговорил  об  этом  с  нашим  Фронтоном.  Он  умен  и  хорошо разбирается в этих вещах.

   - С Фронтоном? - переспросил Варрон растерянно.

   - Да, с Фронтоном, - ответила Марция просто.

   - Где же я его найду? - осторожно спросил Варрон.

   - Нужно, конечно, -  задумчиво  ответила  она,  -  обладать  настоящими глазами, чтобы видеть его. Многие не узнают его, принимают его за  Нерона. Если бы ты, дорогой отец, отдал меня  в  весталки,  я  бы  его,  наверное, всегда могла видеть.

   Она сказала это, однако, улыбаясь и без горечи или  укора.  Потрясенный Варрон не нашелся, что ответить, и вскоре ушел.

   Некоторое время он избегал бесед с Марцией.  Но  ему  не  хватало  этих бесед, как ни безответны были ее речи, и он посещал Марцию так часто,  как мог. Он стремился успокоить себя собственными рассуждениями.

   - Просто удивительно, - говорил он, например, - как много мы успели  за такое короткое время. Мы создали  сильную,  боеспособную  армию,  мы  даже туземные войска, прививая им римскую дисциплину,  переработали  в  хороший материал, мы укрепили союз с Артабаном, превратив его в  надежное  тыловое прикрытие. Города выглядят по-новому, в них больше порядка,  в  управлении ими нет прежней расхлябанности, оно по-настоящему хорошо организовано.