Крепостной Пушкина 2 - Ираклий Берг

ответа. Пушкин был хорош, хоть картину рисуй. Взъерошенный, в помятом виц-мундире, с пистолетом в руке, глаза сверкают, нос как будто стал больше и походил на клюв. Но это мне уже чудилось, наверное. Я оглядел разгромленный кабинет. Красота! Мы все здесь были хороши, надо признать не только Пушкин. Шеф жандармов, как его там, Бенкендорф, сидел на полу прислонившись к стене. Можно понять столь грубое нарушение этикета, с разбитой головой стоять по струнке неудобно. Достопочтимый слуга царю и негласный отец законам находился в сознании и что-то шептал, чем сильно удивил. Теперь я знаю, что такое «чугунная голова», по крайней мере одного из обладателей таковых. Удар казался такой силы, что медведь бы свалился и помер, а этот нет — даже бухтеть пытается. Я прислушался.

— Ваше величество, ваше величество, ваше величество, ваше…

Понятно. Заклинило снарядом башню танка. Дурачком бы не стал, хотя на такой должности может пойти и на пользу.

Его величество слышал всё лучше меня, ибо поддерживал бедолагу, приложив к голове графа платок, пропитывающийся кровью. Платки здесь что надо, оттого тонкие. В детстве читал и думал что за батистовые платки такие. Вот, узнал. Это скатерть, которую можно сложить в карман. Очень удобно.

Царь тоже виделся маленько того. Усы торчат неправильно! Мундир помят опять же… главное здесь в зеркало не поглядеть, а то он может сам себя на гаупвахту отправить. Этот способен. В другой руке государь продолжал сжимать кочергу, которой, вероятно, мыслил обороняться. Жаль — не довелось поглядеть.

Ну и бардак мы развели за каких-то пять минут! Стол опрокинут (очень тяжёлый, кстати), все разбросано, стулья частью сломаны, частью нет, одно из кресел пропорото и тоже на боку. Вместе со столом оно изображало из себя бастион за которым пришлось укрываться. А вон тот стул я сломал, кажется. Когда гранату зашвырнул и упал как в укрытие. Куски гранаты видел сейчас все три штуки (ну вот такие здесь гранаты), хотя бумкнуло хорошо. Бумаги что тащил — всё разлетелось. Но тут уже все постарались. Глобус расколотил тоже я, правда. Эх. Не выпишут ли счёт крохоборы дворцовой службы? Солдаты натопали как слоны…Тут ещё трупы и кровищи-то, кровищи.

А так скучно начиналось…

* * *

Его величество нас пригласил в очередной свой кабинет. Дворцы вообще странная штука, как по мне. Планировки глупые и разумные одновременно. Жить неудобно. Зато практически любую комнату можно превратить во что угодно. Небольшая перестановка и вот уже спальная. Или столовая. С библиотекой немного сложнее, но тоже ничего трудного. Или кабинет. Тут я глобус и узрел. Восхитился. «Ох ты наш повелитель полумира, — подумалось, — небось стрелочки на нём рисовать любишь?»

Обратился царь ко мне внезапно.

— Знаю, знаю, всё знаю, — заявил Николай Павлович, изображая приветливость — всё-таки австрияк. И так хорошо молчал! Ловок, брат, ловок. Но я почти угадал! Мыслил, что ты пруссак. Как всех провел, а?! Молодец. Такие мне нужны. Второй Разумовский. — и ласково похлопал по плечу.

«Кто австрияк? — прибалдел я от такой новости. — Сами вы, ваше величество, немчура натуральная. Если подумать. А Рузумовский здесь каким боком?» — Но вслух, конечно, промолчал. Хочет государь меня считать австрийцем — пусть. Однако, как скоро разлетаются слухи.

Пушкин очень внимательно на меня посмотрел, слегка мотнул головой и негромко фыркнул. Не поверил, и то хлеб.

Вскоре о мне позабыли. Ещё бы! Тут такие дела происходят, оказывается. Сперва Пушкин объявил о наличии каких-то заговорщиков, о чем он, как честный человек и верноподданый считает своим долгом сообщить. Государь на то заявил, что он тоже честный человек, а потому не находит в себе ни сил, ни способности поверить в саму возможность подобного. Чтобы у нас, в России, да мог быть заговор против воли Божией (так и сказал) — немыслимо и он решительно отвергает подобный разврат.

Пушкин упёрся как баран. Нет, мол, заговор и точка. Вы, ваше величество, человек прекрасной души и всем отец, оттого сердце ваше протестует от наличия беззакония, но…

— Список. — прервал его весьма витеватую мысль государь.

Поэт бесстрастно протянул ему сложенный вчетверо лист бумаги. Эй, Александр Сергеевич, а я тогда что тащил?! Выяснилось и это.

— Доказательства. — произнёс император изменившимся голосом, ознакомившись со списком. Пушкин изящно протянул руку в мою сторону.

— Вот.

Оказалось, что вся эта груда бумаг была тем самым «доказательством». Следует заметить, что в эту славную эпоху предпочтения образования гуманитарного (человек мог плавать в математике и считать только в столбик, и то не всегда, но при этом знать четыре или пять языков), практически все шифры основывались на литературе, и разбирать их получалось лучше прочего у самих литераторов. Почему — так и не понял. Но факт остаётся фактом. Повелось от итальянцев, было подхвачено и развито французами, продолжено англичанами. Островитяне народ практичный, эти и вовсе почти любого поэта подключали к делу. Не знаю. Неужто и Байрона? Если что — это мне Пушкин уже после глаза раскрыл. Стало яснее его трепетное отношение к контролю над нашим журналом, столь резкая реакция на мою тягу к самовольным поправкам. Опять подозревал в чем-то, что ли? Эх вы, Александр Сергеевич…

Так вот. Вся эта кипа содержала в себе не что иное как ход рассуждений нашего поэта. То самое «как мы дошли до мысли такой». На основе копий снятых с корреспонденций разных интересных людей. Мысленно я присвистнул. Ай да сукин сын, как заметил один товарищ.

Разобраться означало все это прочесть как минимум. Николай сел за стол и мужественно принялся изучать все эти письмена. Вскоре стало заметно, что у его величества ум заходит за разум. Ну не силен он в литературе, ему науки точные милы.

Выручил Бенкендорф.

— Кхм-кхм. — изобразил начало гриппа шеф жандармов. Император с облегчением отвлёкся от тяжёлого труда.

— Вы что-то тоже хотели сказать, Александр Христофорович?

Оказалось, что да, хотел. И сказал. Не моргнув глазом, главный тайный полицейский объявил о наличии заговора против мира и спокойствия, против его величества и прочих оплотов общества. Я только глазами хлопал.

«Эй, дружище (не дай Бог, конечно), а Сергеевич сейчас о чем толковал? — спросил я мысленно. — Коню понятно, что заговор. Вон сколько у нас доказательств! Если надо, то Сергеевич ещё столько же принесёт. Я даже помогу, один ведь не справится, после болезни он».

Любопытный момент — главному держиморде император поверил враз, без долгого поиска на то сил и способностей.

— Не томите, Александр Христофорович, — объявил государь с грустью мужества, — говорите как есть.

Бенкендорф и не думал томить. С какой-то внутренней гордостью