М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество - Р. В. Иванов-Разумник

Второй из этих «романсов» Салтыков закончил кратким послесловием, в котором говорил о плане всего задуманного цикла этих «романсов». Это послесловие в две страницы представляет большой интерес, особенно если иметь в виду; что Салтыков изъял его из текста отдельного издания «Помпадуров и помпадурш» и что оно поэтому остается совершенно неизвестным читателям его собрания сочинений. На этих заключительных страницах Салтыков объясняет читателям, почему он задумал этот «романсный» цикл и какие цели он преследует. Иронически сообщает он, что в былые времена (т. е. во времена «Губернских очерков») он имел покушения «на создание какойто художественной картины…. но увидев тщету их, тотчас же отложил попечение», обратившись к более скромной, хотя и довольно полезной роли этнографа и монографиста, и ие пытаясь соперничать с Тургеневым, Писемским, Гончаровым, Авдеевым и Григоровичем. Достаточно знать ироническое отношение Салтыкова к беллетристике Григоровича и Авдеева, чтобы оценить всю ядовитость этих скромных признаний сатирика. Он заявляет, что «просто хотел написать для начинающих администраторов несколько кратких наглядных руководств, которые могли бы послужить руководящею нитью для их неопытности», выбрав на первый раз два момента (в двух первых «романсах») — «прощание и вступление на скользкий административный путь». «Это для меня рамка, которую я впоследствии обязываюсь наполнить», — прибавлял сатирик, сообщая читателям «по секрету», что у него «уже готово еще одно подобное же руководство», под названием: «Я все еще его, безумная, люблю», и что этот рассказ он непременно напечатает в журнале «при самой первой возможности». Мы увидим впоследствии, что возможность эта представилась только через четыре года, когда на страницах уже не «Современника», а «Отечественных Записок» Салтыков напечатал свой знаменитый очерк «Старая помпадурша». Замечу кстати, что в очерке «Она еще едва умеет лепетать» имеется намек еще на один «романс», в котором должна была излагаться дальнейшая судьба губернатора Костикова; романс этот должен был носить название:

Уж он ходом, ходом, ходом.Ходом находу пошел…

Это ироническое обещание находится тоже лишь в журнальном тексте, и быть может об этом своем обещании Салтыков вспомнил через десять лет, когда написал на эту тему о том же герое один из последних своих очерков помпадурского цикла — «Помпадур борьбы, или проказы будущего». Пока же он заключал послесловие к очерку «Здравствуй, милая, хорошая моя!» обещанием продолжать эти свои руководительные «романсы» для губернаторов и выпустить их отдельной книжкой под названием «Тезей в гостях у Минотавра, или спасительница Ариадна». Трудно считать серьезным проект такого наименования цикла, но несомненно, что цикл был задуман и впоследствии обратился в знаменитых «Помпадуров и помпадурш». Говоря о них, мы еще будем иметь случай вернуться к этим первым четырем «романсам» 1863–1864 гг.

Перечисленными выше произведениями ограничивается художественная работа Салтыкова в «Современнике» этих двух лет. Впрочем и публицистические его статьи пересыпаны художественными страницами — по той новой манере письма, которую Салтыков выработал еще в глуповском цикле. Обратимся теперь к этой своеобразной его публицистике двух лет напряженной работы в «Современнике».

Перечень публицистических работ Салтыкова в «Современнике» 1863–1864 гг. дан в указанной выше книге о Салтыкове А. Н. Пыпина; вот это перечисление в более полном виде:

1. Наша общественная жизнь

1863 г., No№ 1–2, 3, 4, 5, 9, 11, 12;

1864 г., No№ 1, 2, 3.

2. Московские письма, I и II.

1853 г., No№ 1–2, 3.

3. Петербургские театры, I и II.

1863 г., No№ 1–2, 11.

4. Несколько слов по поводу «Заметки», помещенной в октябрьской книжке «Русского Вестника» за 1862 год.

1863 г., № 1–2.

5. Драматургипаразиты во Франции.

1863 г., № 1–2.

6. Известие из Полтавской губернии.

1863 г., № 12.

7. Дополнение к известию из Полтавской губ.

1863 г., № 3.

8. Еще по поводу заметки из Полтавской губ.

1863 г., № 5.

9. Несколько полемических предположений.

1863 г., № 3.

10. В деревне.

1863 г., № 8.

Из всех этих статей только «Московские письма» были подписаны новым для Салтыкова псевдонимом «К. Гурин» и «Несколько слов по поводу Заметки» были подписаны буквами «Тн» (несомненно — «Тверянин»); все остальные статьи были анонимны, что не мешало, однако, читателям легко узнавать Салтыкова ex ungue leonem. Самое поверхностное ознакомление с этим перечнем показывает, что почти вся публицистическая работа Салтыкова в «Современнике» падает на 1863 год; в одной только двойной первой книжке журнала за этот год публицистические статьи Салтыкова занимают около двухсот страниц. Подробнейшее изложение их уже сделано А. Н. Пыпиным в его книге «М. Е. Салтыков»; ограничусь поэтому лишь самым существенным и — главным образом — серией статей «Наша общественная жизнь», которые в будущем полном собрании сочинений Салтыкова должны составить отдельный и глубоко замечательный том. Но сперва — несколько слов о других публицистических произведениях Салтыкова из приведенного выше списка.

Оставляя в стороне три заметки, касающиеся «известия из Полтавской губернии», в которых речь идет о столкновениях помещиков с мировыми посредниками, — обратимся к статье «Несколько слов по поводу Заметки», заключающей в себе оценку нового проекта законов о печати. Для этой статьи Салтыков использовал уже известные нам «Замечания на проект устава о книгопечатании» (см. гл. IX), так как сравнение этих его «Замечаний», приведенных в «Материалах» К. Арсеньева, со статьей в «Современнике» показывает, что Салтыков в обеих этих заметках не только проводит одни и те же мысли, но и пользуется одинаковыми выражениями. Особенный интерес представляет начало журнальной заметки, в котором мы находим отзыв о благодетельном правительстве, аналогичный хвалебным словам о цареосвободителе в рассказе «Миша и Ваня». Однако не представляет никакого сомнения, что насколько хвалебные слова в очерке «Миша и Ваня» вовсе не были ироническими, настолько же в этой заметке похвала правительству проникнута тайной иронией. Зная из всего предыдущего подлинное мнение сатирика об эпохе «глуповского возрождения», мы легко вскрываем всю ядовитость похвал, щедрой рукой рассыпанных «Тверянином» в начале своей заметки. Автор указывает, что ряд преобразований, «блистательно начатый отменою крепостного права», не истощается, но продолжается непрерывно, что готовятся земская и судебная реформы, изменения в организации полиции и податной системы и т. д. «Нельзя не быть благодарным правительству за такую очевидную заботливость о благе отечества», — иронически замечает автор, подчеркивая свою иронию тем доводом, что к участию в этих реформах «и к составлению многочисленных проектов, сюда относящихся» — «призываются особенно назначаемые просвещенные чиновники», беспристрастие которых обеспечено полным отсутствием их своекорыстных интересов в этих реформах… Вся ядовитость этой фразы ускользнула в свое время от цензуры, но совершенно ясна нам, хорошо знающим отношения сатирика и к составлению «многочисленных проектов», и к «просвещенным чиновникам», и к отсутствию у них «своекорыстного интереса».

Несмотря на все эти хвалебные слова, цензура все же не прошла мимо этой статьи безыменного автора. Цензор, тайный советник Пржецлавский, составивший для председателя Петербургского цензурного комитета В. А. Цеэ уже цитировавшуюся нами докладную записку о направлении первых трех книжек «Современника» за 1863 год, обратил особенное внимание на эту заметку и на критику в ней проекта устава о книгопечатании. Цензор указывал, что в заметке этой «осуждается передача ценсуры в ведение министерства внутренних дет, и находил, что такое суждение и осуждение „противно IIIму ї Временных Ценсурных Правил“. „Надобно прибавить, — заключал цензор, — что протест этот не имеет характера искренности; автор сознательно смешивает понятие обыкновенной, так сказать, уличной полиции с понятием о высшей полиции, о полиции слова… Ошибочными выводами своими автор увлекается до того, что в одном месте (стр. 9) говорит: „Положительно можно сказать, что направление (периодических изданий) есть плод предупредительной цензуры“. Из этого следовало бы, что там, где такой ценсуры нет (например, в Англии), газеты не имеют никакого направления (!)“. Подчеркивание слов и восклицательный знак принадлежат самому цензору, за нелепость вывода которого Салтыков, однако, нисколько не ответственен. Особенно опасным показалось цензору то место, в котором автор заметки говорит: „Что мы, русские, не имели до сих пор свободных учреждений и не пользовались парламентарными прениями, — тут, конечно, хорошего мало“. Цензор указывал, что такого рода рассуждения воспрещены как временными цензурными правилами, так и в особенности „известным высочайшим повелением, объявленным собраниям дворянства“ [201]. Как видим, эта небольшая заметка Салтыкова привлекла к себе более чем достаточное внимание рачительного цензора. В его отзыве для нас интереснее всего то место, в котором цензор довольно проницательно усмотрел в прикровенных словах автора отсутствие „характера искренности“… Как видим, Салтыкову не удалось утаить и от цензуры иронический характер ряда своих рассуждений и выражений в этой заметке.