Калигула - Зигфрид Обермайер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пираллия пришла во дворец точно за час до захода солнца. На этот раз перед ней повсюду распахивались двери. Император принял ее в маленькой трапезной, в которой бывали только самые близкие ему люди. Женщина хотела опуститься на колени, чтобы поцеловать руку Калигулы, но тот встал ей навстречу:
— Оставь! Это же не государственный прием, а скромный ужин среди друзей. Кроме тебя, здесь будут только Лепид, Азиатик, актер Мнестр и возничий Евтюхий.
— И никаких женщин?
— Нет, только ты. Я хочу познакомить тебя с моими друзьями. Лепида ты уже встречала, а вот Мнестра… не знаю, можно ли представить его как мужчину? Он выступает в женских ролях так убедительно, что теряешься в догадках, кто же он на самом деле? Весь Рим говорит о том, что он мой любовник, но это неправда.
Пираллия улыбнулась.
— А если бы и так? Наверняка Мнестр достойный любви человек.
— Да, Пираллия, он такой! А какой актер! Я недавно собственноручно высек одного плебея, потому что тот шумел во время представления. Мнестр великолепен!
Пираллия с любопытством оглядывалась по сторонам.
Калигула чувствовал, что эта женщина спокойна, довольна жизнью. Это притягивало, поскольку было необычно. Ему было странно, что есть люди, которые не страдают от скуки, не вспыльчивы, не жестоки и не злорадны, которых не мучают какие-то необъяснимые желания.
Даже в его присутствии Пираллия излучала спокойствие и уверенность, будто не император пригласил ее разделить с ним трапезу, а она его.
Когда гости собрались, Пираллия всех внимательно оглядела.
Первым пришел Лепид. Его она уже видела. При его появлении у Пираллии возникло странное чувство. Хитрый, внимательный взгляд Лепида походил на лисий, и в зал он заходил, будто принюхиваясь. Ее не ввело в заблуждение мнимое смирение. Гречанка почувствовала в этом человеке силу и решительность.
Потом вместе пришли Валерий Азиатик и Евтюхий — наверное, случайно. Сенатор шел с высоко поднятой головой впереди возничего. Его поклон не был глубоким, а красивое лицо не отражало эмоций.
Евтюхий глупо заулыбался, когда ему представили Пираллию, и что-то пробормотал.
Мнестр немного опоздал, но это было привилегией человека искусства. Он вошел танцующей походкой, будто на сцену, бесконечно долго целовал руку императора, приветствовал остальных сердечным пожатием и скривился, будто от отвращения, когда его познакомили с Пираллией. Как ни великолепно Мнестр владел своими эмоциями на сцене, в жизни это ему давалось с трудом, и каждое движение души актера легко читалось по его лицу.
Хотя и Азиатик, и Лепид вели себя с императором уважительно, Пираллия чувствовала их скрытое презрение к нему. Несмотря на приветливый тон обоих, она видела, что те только притворяются преданными друзьями.
Калигула излучал радушие, но не отказывал себе в удовольствии отпускать привычные циничные шутки. Одна из них досталась Евтюхию, проигравшему последние гонки:
— Я подумываю, не сделать ли из тебя гладиатора. Возничий, который вредит авторитету «зеленых», мне не нужен. Ты готов сразиться с голодным львом? Что скажешь?
Евтюхий побледнел и пробормотал, заикаясь:
— Это д-должно б-быть шутка, император? Даже Евтюхий не может выигрывать все гонки до единой.
Следующим по очереди оказался богач Азиатик:
— Я намереваюсь сделать так, чтобы никто в Римской империи не имел средств больше императора. Это просто непозволительно!
— Кто может иметь больше, чем ты, Цезарь? К тому же ты распоряжаешься всем и всеми.
— Ты так считаешь? Между тем казна пуста. Я беднее некоторых вольноотпущенных. Вот подумываю ввести новый налог, который должен ограничить любое состояние миллионом сестерциев. Сколько денег у тебя, Азиатик?
— Денег? Не знаю, ты спрашиваешь о домах и землях?
— И об этом тоже. Угощайтесь, друзья мои! Мы же не хотим наскучить Пираллии разговорами.
Он хлопнул в ладоши.
— Позовите музыкантов и певцов!
В числе прочих продемонстрировал свое искусство и дуэт из Нумидии — темнокожие мужчина и женщина с благородными тонкими чертами лица. Они пели песню о любви на своем родном языке, которого никто не понимал, но всем было ясно, о чем идет речь. Они пели своими телами. Голосами, движениями ног, рук, мимикой они рассказали историю любви пары, которым Фортуна уготовила все: разлуку, ревность, радостное примирение, страсть, гнев, отчаяние. Даже Мнестр восторженно рукоплескал им, ведь он был актером, а не певцом. Потом появились акробаты, но настолько плохие, что Калигула, зевнув, обратился к Мнестру.
— Не будешь ли ты любезен здесь, в тесном кругу друзей, продемонстрировать свое искусство, чтобы достойно завершить этот вечер?
Мнестр презрительно посмотрел на Евтюхия и заметил:
— Я не уверен, что здесь все в состоянии оценить его так же, как ты, император.
Калигула сразу понял, кого тот имел в виду. Он рассмеялся и поддержал предположение актера:
— Да, Мнестр, вполне возможно, что Евтюхию большее удовольствие доставляют ржание и пританцовывание лошадей. О вкусах не спорят. Но в лице других ты найдешь достойных ценителей. Итак, сделай нам одолжение!
Мнестр встал, поправил складки тоги, откуда-то извлек маленькое зеркало и, тщательно проверив свой внешний вид, предстал перед взорами немногочисленной публики.
— Я покажу вам сцену из трагедии о Кинирасе и Мирре.
Актер знал, что это одна из любимых пьес императора, и теперь превратился в Кинираса, сына Аполлона. Он стал отцом ребенка собственной дочери и убил себя, когда осознал преступление.
Мнестр играл обе роли. Движения его тела и мимика ясно выражали все, что происходило. Только Евтюхий следил за действием ничего не понимающими глазами и потихоньку зевал, однако к аплодисментам присоединился: Мнестр должен был видеть, что и он, возничий, тоже разбирается в актерском мастерстве.
Неожиданно Калигула подал знак, что обед окончен. Он взял Пираллию за руку и повел через дворцовые залы в спальню. За ними раздавались шаги германских телохранителей. Когда они подошли к дверям, трибун Кассий Херея спросил у императора пароль на предстоящую ночь.
Подняв на него глаза, Калигула сделал несколько жеманных движений, имитируя женщину.
— Трибун с голосом евнуха, что мы выберем на сегодня? — император опустил взгляд, как пристыженная девушка, и пропел: — Приап.
Херея беспристрастно повторил:
— Приап, император!
Когда Калигула исчез с Пираллией в спальне, Херея задал себе вопрос, что это было: безобидная шутка или оскорбление. Впрочем, германцы ничего не поняли, а император, возможно, хотел рассмешить женщину. И Херея решил не обращать внимания.
— Думаю, ты обидел трибуна, — заметила Пираллия.
Калигула сделал удивленное лицо.
— Обидел? Бог не может обидеть. Все, что идет от богов, благо или горе, человек должен принимать смиренно и с благодарностью.
Пираллия заметила угрожающий блеск в его неподвижных глазах, которые внимательно наблюдали за ней. Он хочет испытать ее, непременно выяснить, как она относится к его божественности.
— Должно быть, ты прав, император.
— Раздевайся! И зови меня Гаем Йовисом, потому что я близнец Юпитера, мы поделили с ним мир: он правит на Олимпе, а я — здесь. У всех статуй в Риме мое лицо. Народ имеет право узнавать своего бога. И не только в Риме! Я отдал приказание во всех провинциях построить храмы живому Юпитеру, Гаю Йовису, и установить там мои изображения. Люди с удовольствием это делают, Пираллия, правда! Ты знаешь, как они называют меня на греческом? Зевс Эпифанос Неос Гайос. Звучит неплохо, не так ли?
Пираллия разделась и теперь стояла у ложа нагой, но Калигула не обращал на нее внимания. Длинными шагами он мерил спальню, то исчезая, то снова появляясь между колоннами. И говорил, говорил, не останавливаясь.
— Только с иудеями возникли сложности. Это бунтарский, своевольный народ. Они чтят свою религию превыше всего. Их можно распять, обезглавить, все равно не уступят. Но я справлюсь и с ними! Недавно к Каллисту поступила жалоба, что там был разрушен императорский алтарь. Мой алтарь! За такое преступление я хотел уничтожить весь город, но Каллист отсоветовал. Он считает, что Юпитер должен наказывать только виновных, потому как большая часть горожан регулярно приносила жертвы к этому алтарю. Поскольку некоторых из преступников схватили, я уступил. Их распяли, а потом сожгли.
Калигула довольно засмеялся, представив сцену казни.
— Достойное наказание, не так ли? Но этим не кончится. Все иудеи должны знать, кто их господин, кому они должны поклоняться. Я поручил Публию Петронию, сирийскому легату, установить в храме Иерусалима статую Зевса Эпифаноса Неоса Гайоса — мою статую. В этом бессмысленном храме, в котором нет ни одного изображения бога! Можешь ты себе представить, Пираллия, — пустой храм! — Император поднял руки. — Но скоро он не будет пустым, и иудеям станет ясно, кому нужно молиться.