Ставка — жизнь. Владимир Маяковский и его круг. - Бенгт Янгфельдт

Лили знала, что у Маяковского был роман с Элли, но когда она получила известие о том, что он стал отцом? В конце июля она приехала в Крым, где получила работу помощника режиссера на съемках фильма «Евреи на земле», в котором рассказывалось о попытке создать еврейские сельскохозяйственные колонии в Крыму, по сценарию Виктора Шкловского. После съемок она провела с Маяковским четырнадцать дней в пансионате «Чаир». Возможно, именно тогда она и узнала о рождении девочки.

Лили и Маяковский на курорте Чаир в Крыму в августе 1926 г.

Езжу как бешеный

Несмотря на переезд в новую квартиру, и Лили и Маяковский в тот год крайне мало бывали в Москве. Маяковский отсутствовал целых пять месяцев. Вернулся из Крыма в конце августа, а осенью снова несколько раз отлучался из столицы. Письмо, которое он прислал Лили из Краснодара, дает представление о его лихорадочной жизни:

Езжу как бешеный.

Уже читал. Воронеже, Ростове, Таганроге, опять Ростове, Новочеркасске и опять два раза в Ростове сейчас сижу Краснодаре вечером буду уже не читать а хрипеть — умоляю устроителей чтоб они меня не возили в Новороссийск а устроители меня умоляют чтоб я ехал еще и в Ставрополь.

Читать трудновато. Читаю каждый день: например в субботу читал в Новочеркасске от 8½ вечера до 12¾ ночи просили выступить еще в 8 часов утра в университете а в 10 в кавалерийском полку но пришлось отказаться так как в 10 часов поехал в Ростов и читал с 1½ в Рапе до 4.50 а в 5.30 уже в Ленинских мастерских и отказаться нельзя никак: для рабочих и бесплатно!

Поездки продолжались зимой и на протяжении всего 1927 года, когда Маяковский отсутствовал в Москве 181 день; он посетил сорок городов и провел более ста выступлений. «Продолжаю прерванную традицию трубадуров и менестрелей», — сообщал он. Каждое выступление требовало колоссального напряжения и продолжалось в среднем три часа, после чего следовали вопросы публики. За тот же год Маяковский написал еще семьдесят стихотворений, двадцать статей и очерков, три киносценария и поэму «Хорошо!», посвященную десятилетию Октябрьской революции. Результат впечатляющий — но и уставал он сильно.

Взвалить на свои плечи этот почти нечеловеческий груз Маяковского заставило переплетение целого ряда причин. Во-первых, он ощущал потребность встречаться с публикой и популяризировать свое творчество и эстетические принципы; он был прирожденным эстрадным поэтом — это была его стихия. Во-вторых, он нуждался в деньгах. И в-третьих, работа помогала оттеснить мысли о той жизни, которую Лили вела в Москве — в то время как у него самого «с духовной и романтической стороной <…> не важно», как он объяснял ей в письме.

Но и Лили находилась в Москве не постоянно; заграница, как всегда, манила, и 16 января 1927 года, в тот же день, когда Маяковский отправился в очередное турне, на сей раз по городам Поволжья, Лили села в поезд до Вены. О пребывании и возможных делах Лили в Австрии известно только то, что она встречалась с Эльзой, поехавшей на курорт Франценсбад в Чехословакии для того, чтобы подлечить ревматизм, которым начала страдать еще на Таити, и поработать над новой книгой «Защитный цвет». Единственные свидетельства трехнедельного пребывания в Вене — несколько телеграмм с просьбой к Маяковскому и Осипу перевести деньги. Для этого требовалось разрешение властей, и 3 февраля Маяковский сообщил, что он перевел 295 долларов в венский Arbeiterbank, а оставшуюся часть пришлет «наднях».

Письмо Горькому

С начала 1925 года группа Маяковского была лишена рупора для своих эстетических идей. «Леф» умер своей смертью: седьмой, и последний номер вышел в январе 1926 года, а запланированный восьмой так и остался ненапечатанным. Госиздат, прикрываясь партийной резолюцией о художественной литературе, в которой полностью игнорировались футуризм и Леф, посчитал себя вправе прекратить выпуск журнала. Принятое тогда же решение об отсрочке издания Полного собрания сочинений Маяковского вряд ли было случайностью.

Если слово «футуризм» и ранее имело сомнительную рекламную ценность в советских дискуссиях о культуре, то теперь оно стало явно контрэффективным. Во время выступления в Нью-Йорке в октябре 1925 года, когда уже было ясно, что Госиздат хочет расторгнуть договор на издание Полного собрания сочинений, Маяковский заявил:

Футуризм имел свое место и увековечил себя в истории литературы, но в Советской России он уже сыграл свою роль.

Стремление и работа Советского Союза находят себе отражение не в футуризме, а в Лефе, воспевающем не голую и хаотическую технику, а разумную организованность. Футуризм и советское строительство <…> не могут идти рядом… Отныне я против футуризма; отныне я буду бороться с ним.

Это были словесные уловки; главное — ориентация на литературное новаторство — не изменилось. Зимой 1926 года Осип и три поэта (Асеев, Пастернак и близкий футуристам конструктивист Илья Сельвинский) пришли на прием к Троцкому, чтобы пожаловаться на трудности, с которыми сталкиваются авторы-новаторы. Несмотря на то что он принадлежал к партийной оппозиции, Троцкий занимал еще достаточно прочное положение в сфере культуры, поэтому визит к нему был объясним, тем более что Осип незадолго до того примкнул к оппозиции, заявив, что он больше «не выдержал». Маяковский несколько раз встречался с Троцким ранее, но в этой встрече участия не принимал — по-видимому, он был в отъезде. Возможно, усилиями Троцкого (тот без промедления созвал совещание ведущих деятелей культуры) в сентябре 1926 года лефовцы смогли заключить договор с Госиздатом на издание нового ежемесячного журнала «Новый Леф» тиражом 1500 экземпляров. Его объем составлял всего три печатных листа, или сорок восемь страниц, то есть существенно меньше, чем у «старого» «Лефа», который хоть и выходил нерегулярно, но в объеме достигал иногда нескольких сот страниц.

В передовице первого номера, вышедшего в январе 1927 года, инициатива объяснялась тем, что положение культуры за последние годы «дошло до полного болота» и что «Леф» — «камень, бросаемый в болото быта и искусства, болото, грозящее достигнуть самой довоенной нормы». Под конец статья призывала деятелей культуры встать на защиту революционной эстетики: «Наша постоянная борьба за качество, индустриализм, конструктивизм (т. е. целесообразность и экономия в искусстве) является в настоящее время параллельной основным политическим и хозяйственным лозунгам страны и должна привлечь к нам всех деятелей новой культуры».

Сразу за передовицей следовало стихотворение Маяковского, в котором он критиковал Горького за то, что тот живет за границей, вместо того чтобы «строить завтрашний мир». Публикация «Письма писателя Владимира Владимировича МАЯКОВСКОГО писателю Алексею Максимовичу ГОРЬКОМУ» на столь заметном месте была явным вызовом, поскольку стихотворение ранее отказались напечатать «Известия», что в свою очередь привело к тому, что Маяковский перестал сотрудничать с правительственной газетой.

Покинув страну в 1921 году, Горький, главный символ демократического социализма, оставил после себя огромную пустоту. «Я не знаю, что бы для меня осталось от революции и где бы была ее правда, если бы в русской истории не было бы Вас», — писал ему Пастернак. «Вся Советская Россия всегда думает о Вас», — сообщил Горькому Есенин незадолго до своей гибели, а Михаил Пришвин шутливо утверждал, что значение Горького столь велико, что ему попросту нельзя возвращаться домой, потому что тогда его «разорвут на части».

Если Есенин или Пришвин и могли бы уговорить Горького вернуться на родину, то шансы Маяковского были минимальны. После ссоры из-за вымышленного сифилиса отношения между Маяковским и Горьким остались из рук вон плохими. Маяковский оказался одним из тех немногих писателей, кому усердный корреспондент Горький не написал ни одного письма. И, несмотря на то что Горький тщательно следил за литературными событиями в Советском Союзе, он ни разу не обмолвился о творчестве Маяковского (что, с учетом положения Маяковского, можно считать подвигом).

«Письмо» Маяковского было не столько вызовом, сколько упреком. В представлении Маяковского отсутствие Горького на родине являлось такой же изменой, как самоубийство Есенина. Прожив несколько лет в Германии, в 1924 году Горький перебрался в Сорренто, напротив острова Капри, где провел семь лет ссылки в 1906–1913 годах. «Очень жалко мне, товарищ Горький, / что не видно / Вас / на стройке наших дней. / Думаете, с Капри, / с горки, / Вам видней?» Но критика мотивировалась не только политическими разногласиями. Старые раны еще не зарубцевались, что ясно из первых строк стихотворения:

Алексей Максимович,                                    как помню,                                                      между намичто-то вышло                        вроде драки                                            или ссоры.Я ушел,              блестя                        потертыми штанами;взяли Вас                международные рессоры.

Маяковский не мог простить Горькому ни вмешательства в его личную жизнь, ни того, что казалось ему политическим предательством. Когда он читал «Письмо» дома у Романа Якобсона в Праге в апреле 1927 года, посол Советского Союза Антонов-Овсеенко начал защищать Горького, на что Маяковский раздраженно возразил: «Пожалуйста, но пусть приезжает. Чего он там сидит?» А затем, по словам Якобсона, отозвался о Горьком как о «в общем аморальном явлении».