К. Р. - Элла Матонина. Эдуард Говорушко

Если бы даже в свое тридцатилетие Великий князь не определил поэзию как свое истинное призвание, к этому выводу может прийти всякий читавший хронику его жизни. Занимаясь великим множеством государственных и общественных дел, К. Р. подводил ежегодно итоги лишь своей поэтической деятельности.

К середине 1912 года здоровье Константина Константиновича ухудшается, и врачи рекомендуют ему уехать на лечение в Египет. Отъезд становится поводом для непременного секретаря Академии наук С. Ф. Ольденбурга подвести итоги двадцатитрехлетней деятельности Великого князя на посту президента, пусть и в эмоциональном плане:

«… Сегодня, Ваше Высочество, едете на юг от негостеприимной петербургской зимы. Наши самые горячие пожелания отдыха и полного выздоровления сопровождают Вас. Мы все глубоко сознаем, как много Академия обязана Вашему Высочеству, Вашему неустанному вниманию к ее деятельности, Вашей высокой справедливости и неизменной доброжелательности. За 23 года президентства Вашего Высочества Академия стала русской Академией, и самые злые ее недоброжелатели этого не решатся отрицать. И другое, не менее важное — в Академии нет партий. Все думают только о той большой научной работе, которая составляет задачу Академии. И, конечно, и в этом Академия в значительной мере обязана Вашему Высочеству…»

В целом на посту президента Императорской Академии наук К. Р. пробыл 25 лет, двадцать шестой год стал последним годом его президентства. Началась мировая война.

Великий князь Константин Константинович Романов оказался последним из назначаемых президентов Академии наук. Назначили его в 1889 году. Особое, книжное время позволило забежать нам на 26 лет вперед, оно же позволит нам вернуться вспять, в 1890 год.

ЧАСТЬ III

УРОК СПРАВЕДЛИВОСТИ: ГАВРИЛУШКА, РАМБАХ, ЦЕСАРЕВИЧ

Сменившись с дежурства и вернувшись домой, Константин нашел на столе письмо от Ивана Александровича Гончарова.

Опять его самолюбию был нанесен удар. Гончаров, разбирая стихи, заготовленные для второго сборника, потребовал «большего веса в содержании», где присутствовали бы душа и мысль, а не одни чувства. Посчитал однообразными и длинными стихотворения в форме писем. А патриотические стихи, на его взгляд, «блещут» наивными общими восклицаниями, в то время как, решившись обратиться к высокому — к Богу или родине, — «ударь по сердцам с неслыханной силою», а сознаешь бессилие — умолчи, чтобы не впасть в бесцветную похвалу и аффектацию…

Константин, не дочитав, отодвинул письмо, чувствуя, как опять подступают сомнения в себе.

— Нельзя же всюду вкладывать глубокую мысль, можно же выражать и одно ощущение или впечатление, — пробормотал он и снова придвинул лист:

«Пора приступить к сознательному синтезу: это должен сделать сам поэт, призвав на генеральный смотр свои силы… Нянек и руководителей более не нужно…»

Константин вздохнул, заулыбался, нашел сигару и, пытаясь ее зажечь, забегал по кабинету.

— Милый, милый Гончаров… Ну когда же он переселится к нам в Павловск, я нашел ему бесплатную дачу из пяти комнат с ванною… Тихий уголок, в котором он мог бы приятно провести лето и осень… А я был бы счастлив… Господи, но я же не прочитал, что он говорит о стихах, которые я ему посвятил!..

«Нельзя назвать творцом бессмертных образов, венчанным „нетленною славой“ писателя, который дал литературе несколько портретов, характеров, лиц и сцен русской жизни… Что же после того сказать о Пушкине, Гоголе, Лермонтове, с их гениальными и, действительно, „нетленными образами“?»

— Вот так вы считаете, Иван Александрович? Нет же, я все же оставлю то, что о вас написал!

Он достал стоявший особняком на книжной полке альбом, посвященный Пушкинской выставке 1880 года, и перечитал надпись, хотя знал ее наизусть: «Его Императорскому Высочеству Государю Великому Князю Константину Константиновичу, достойнейшему и счастливейшему из последователей и преемников великого поэта, всепокорнейше приносит сей альбом старый питомец и поклонник поэзии Пушкина — И. Гончаров на благосклонное о нем воспоминание».

До обеда оставалось время. Константин решил зайти к жене и поговорить о покупке имения в Калужском уезде. Сведения, которые сообщил Дворянский банк, в котором заложено село Сергиевское за 95 тысяч рублей, очень даже благоприятные. Скоро пришлют план.

Он открыл дверь в гостиную жены, но она была не одна. Шляпы и дамы под ними являли собой очень красивую картину — лиловое, лимонное, цикламеновое, воланы и красивые кружева. «Стильно, очень стильно, — подумал Константин, — немного бы жемчужного», — вспомнил он виденные пейзажи в таких же тонах на передвижной выставке, где купил картину Богданова-Вельского «Тайная молитва».

— Зинаида Николаевна, вы составили список городов? — спрашивала Лиза румяную миловидную даму.

— Получается слишком длинный список. Не подойти ли избирательно, Ваше Высочество?

— Нет, нет — все крупные города России! Россия все равно длиннее нашего списка…

— Россия больше, — поправил кто-то.

— Вот-вот, больше списка. А фирмы не отказались? Не передумали выполнять обязательства? Кому нужно позвонить, я позвоню. Съезжу, если надо.

— Ваше Высочество, книжки как-то не так выглядят и удобны ли будут в обращении?…

Шляпы, образовав живописную клумбу, низко склонились над столом.

Великий князь тихо прикрыл дверь.

Жена ждала четвертого ребенка, и он умолял ее поберечь себя. Последние роды, когда на свет появилась дочь Татьяна, были тяжелыми, если не сказать опасными. Хрупкая, тонкая, не очень крепкая здоровьем, Елизавета иной раз не имела сил выстоять длинную службу в церкви.

И вот, пожалуйста, — взяла на себя заботу о детях-сиротах, возглавив Совет детских приютов, стала попечительницей благотворительных обществ. А сейчас пытается воплотить в жизнь новую свою идею: Общество попечения о бедных и больных детях должно ввести в обращение потребительские книжки во всех больших городах России. В книжках будут перечислены торговые конторы, которые обязались делать скидки на товары, приобретаемые за наличный расчет. Связать в одну цепочку нуждающихся, власти больших городов, владельцев торговых предприятий или управляющих, книжки отпечатать, распространить, в общем дело хлопотное…

Константин вздохнул и пошел на детскую половину. Здесь был рай, как в догреховные времена. Что-то сладко-парное с привкусом сливок, молока, шоколада разливалось в воздухе детских комнат. Константин Константинович любил этот запах, как любил в Павловске в тени деревьев встретить детскую коляску. Благодушие и покой ложились на душу, когда он видел милую процессию: бывший его взводный Рябинин, взятый после увольнения в число прислуги, в придворном платье вез коляску в виде серебряного лебедя, где сидел Гаврилушка (сына хотели назвать Андреем и спросили на это разрешения Императора Александра III, но он сказал, что в Царской семье уже есть Великий князь Андрей Владимирович). В этой коляске возили когда-то самого Константина Константиновича, его сестру и братьев. Рядом с коляской шла няня Атя, как ее называли дети, — Анна Александровна Беляева. Иоанчика вела за руку старшая няня Вава, Варвара Петровна Михайлова.