Изгнанники, или Топ и Харри - Лизелотта Вельскопф-Генрих

в нем не осталось от былой самоуверенности. Его охотничья рубашка была перепачкана кровью.

– Топ, – выдавил он слабым голосом, когда оба индейца остановились перед ним, – ничто и никто больше меня не удержит в этой поганой пещере. Где тебя так долго носило? И кого это ты привел? Никак Харри? Так вон кто так элегантно проткнул меня ножичком, будто свинью какую-то. Эх, парень, парень! Как же тебе повезло, что при мне не оказалось револьвера.

Джим попытался улыбнуться, но у него не получилось.

– Моему белому брату плохо? – встревожился Маттотаупа.

– Нет, Топ, твоему белому брату куда хуже, чем плохо. Отвези меня вниз, в блокгауз Беззубого Бена, иначе я окочурюсь здесь, а совсем не хочется. И откуда только взялся этот медведь, поганый призрак?

Даже Джим заметил, как испуганно вздрогнул Маттотаупа.

– К тебе явился медведь?

– Не явился; до этого дело не дошло! Но мне хватило и его рыка. Рана опять кровоточит. Мне не хватает воздуха. Топ, летом я пошел с тобой сюда. Теперь ты иди со мной. Отвези меня вниз немедленно! Харри, ты хотел меня убить в темноте, но теперь, глаза в глаза, ты должен стать мне другом, а я тебе. Это неизбежно.

Джиму было трудно говорить. Он еще раз попробовал улыбнуться, но получилась лишь ухмылка.

– Где ты находился, когда услышал рев медведя? – спросил Харка.

Джим пренебрежительно отмахнулся. Это означало, что он больше не может говорить. За него ответил Маттотаупа:

– Я постелил Джиму недалеко от входа.

Харка с сомнением посмотрел на отца, и Маттотаупа понял, о чем спрашивал его взгляд: разве можно было услышать рычание медведя в таких разных местах горы в течение такого короткого промежутка времени? Действительно ли то был колдовской рев – или Джим, несмотря на свое ранение, пытался еще раз в одиночку проникнуть глубже в пещеру? Маттотаупа не хотел расспрашивать, и эта загадка осталась для индейцев неразрешенной. Может, эта заколдованная медведица могла так быстро бегать, чтобы разогнать или предостеречь всех захватчиков сразу. На эту тему больше ничего не говорили. Маттотаупа решил исполнить волю Джима и перевезти его к блокгаузу.

Харка хотел помочь отцу перетаскать к коням все их вещи и припасы, но отец вернул его назад: Харка должен был оставаться у входа в пещеру при Джиме.

Когда Маттотаупа ушел, раненый белый закрыл глаза. Харка сел наискосок к нему, тоже прислонясь спиной к скале. И также закрыл глаза – почти, оставив лишь щелочки; со стороны он казался спящим.

Из пещеры доносилось отдаленное мягкое пение – звук бурлящей воды из глубины. С неба падали редкие крупные хлопья. На верхушках трех деревьев сидели вороны и перекрикивались друг с другом. Белка в прыжке с ветки на ветку стряхнула снег.

Джим открыл глаза и взглянул на Харку. Он тут же снова закрыл их; но одного-единственного взгляда юному индейцу было достаточно. Он увидел в нем ненависть, неутолимую, кровожадную, убийственную ненависть.

Харка не шелохнулся, и, хотя он смертельно устал, он не мог позволить себе заснуть до возвращения отца. Вместе со шкурами и провиантом Маттотаупа вынес из пещеры и бобровую куртку Харки, его лук и револьвер. Юноша скользнул в куртку и закрепил на себе оружие.

– Выедем, как только стемнеет, – сказал Маттотаупа Джиму.

Белый уже снова открыл глаза, но взгляд его был опущен. Индейцу он ответил слабым кивком.

– Я пока постерегу коней, – продолжал Маттотаупа. – Нам не хватало только гоняться за ними, если они убегут.

– Отпусти меня к коням, – попросился Харка.

– Ты устал и можешь заснуть.

– Отпусти меня стеречь коней, отец.

Маттотаупа удивился его необычной настойчивости. Опытным взглядом он видел полное изнеможение мальчика; он знал, что в таком состоянии Харка может заснуть и на посту. Но истинной причины, почему Харка не хочет остаться наедине с Джимом и спать с полным на то правом, Маттотаупа не мог себе представить. Харка и сам знал, что непременно заснет, потому и не желал оставаться с Джимом. Даже на час он не хотел оказаться беззащитным во власти этого человека, пусть и раненого. Поскольку отец не ответил ему определенным отказом, Харка молчком прихватил с собой, помимо расписного легкого одеяла, еще одну шкуру из запасов Маттотаупы, спустился с помощью отца на лассо со скалы и побежал по склону вниз к поляне, где стояли рядом два мустанга. Пастись они уже перестали.

Харка нашел себе укромное местечко, завернулся в одеяло и сразу заснул. Это было в первый и в последний раз в его жизни, чтобы он заснул в дозоре. Но он не видел для себя другого выхода.

Когда стемнело и над заснеженной землей зажглись звезды, Маттотаупа спустился от пещеры в лес, чтобы забрать коней и Харку. Он ожидал застать мальчика спящим и не намеревался проронить на этот счет ни слова. Он собирался просто его разбудить. Сам факт, что его застали спящим на посту, задел бы Харку и без всяких слов. Маттотаупа знал честолюбие своего сына. Одаренному отличными физическими и умственными данными и хорошо воспитанному Харке не составляло труда играть среди ровесников первую роль и даже опережать старших. Отец поощрял его честолюбие и опоздал снова его окоротить. Из-за несоответствия между выдающимися личными качествами и тем презрением, которое доставалось безродному, честолюбие Харки зашло еще дальше, и как раз этому-то Маттотаупа приписал желание Харки отправиться в дозор. Но когда отец пришел на поляну, Харка не спал, а сидел на шкурах и стерег лошадей. Мустанги ведь почуяли приближение Маттотаупы и вовремя разбудили спящего.

Общими силами индейцы спустили Джима со скалы на своих лассо, завернув его в одеяло. Маттотаупа отнес его к мустангам и погрузил на своего коня, которого потом повел в поводу. Харку он выслал на его Чалом вперед на разведку.

Все трое вышли из леса незамеченными в прерию, где использовали для прикрытия холмы и низины. Скрыть свои следы они теперь уже не могли. Кони оставляли их в снегу. Белый покров был не очень толстым, а поскольку в последние дни свежих снегопадов не было, поверхность затвердела в ледяную корку. Пешего индейца эта корка могла бы выдержать, но конские копыта проваливались насквозь.

Харка, объезжая разведкой окрестности на своем Чалом, овеваемый ночными зимними ветрами, внимательно осматривался. Но мысли его вновь и вновь возвращались к таинственному реву, который слышали как он с отцом, так и Джим – совсем в другом месте. Припасы и постель, с которой тяжело раненный Джим от испуга уполз, Маттотаупа позднее нашел целыми и невредимыми, иначе бы