Закон проклятого - Дмитрий Силлов

– Хорошая компания.

Он усмехнулся уголком бледного рта:

– Жирный ублюдок, спьяну сбивший ребенка на своем грузовике и умчавшийся, не оказав ему помощи, снова пришел умолять Господа, чтобы он не отдал его на растерзание демонам ада? Старый похотливый развратник, умоляющий забронировать ему номер люкс на небесах. А это кто? А, это коп, уже много лет берущий на лапу и, как это ни странно, терзаемый по этому поводу совестью. У нас здесь есть даже бармен, разбавляющий виски и попутно совращающий малолеток. Ну, это мелочи, человек, я прощаю тебе этот грех. По сравнению с остальными ты просто ангел. А вы, мамаша? Ну сколько можно доставать Всевышнего? Ну подумаешь, убили своего двухнедельного сына. Очень знакомая и часто встречающаяся ситуация. Я сам, помнится, совсем недавно… Ну да ладно.

Эндрю переходил от человека к человеку, и люди с мистическим, животным страхом провожали его глазами, не смея двинуться с места.

– А вы, мистер. Изнасиловали собственную дочку? Не переживайте, я вам тоже отпускаю этот грех. Что-что? Она потом повесилась? Ну что ж, судьба, судьба… Что с вами, мэм? Вам плохо? Вашему мужу, которого вы ни за что засадили за решетку, поверьте, тоже несладко… Ф-фу. С ума сойти. Ну просто полная коллекция ублюдков. Вот вы, милочка. Зачем вы привели сюда рёбенка? Чтобы она стала добропорядочной, богобоязненной прихожанкой с Богом в душе и в сердце? А не вас ли три дня назад чуть не убил собственный муж за то, что вы, увлёкшись душеспасительными бреднями, два дня не кормили девочку?

Эндрю окинул взглядом группу прихожан, которые в безотчетном ужасе жались друг к другу, словно стадо овец. Второе, металлическое, сердце Эндрю запульсировало сильнее, и ярче вспыхнули красные глаза за затемненными стеклами очков.

– Кругом ложь, ложь и лицемерие, которые так легко прикрывать жалким лепетом о Боге и всепрощении. Мерзость! Какая же всё это грязь и мерзость! И эти твари считаются добропорядочными гражданами общества?

Эндрю возвысил голос, и его слова, многократно усиленные эхом, зазвучали под старинным сводом костёла:

– Я избавлю вас от мук совести, честные и богобоязненные прихожане! Я раз и навсегда отпущу ваши грехи, и вам больше не придется тревожить Всевышнего своим жалким лепетом.

Медленно, мучительно медленно Эндрю снял очки.

Вихрь ворвался в открытую дверь, взвыл, и в тот момент, когда Эндрю Мартин шагнул к людям, погасло неверное пламя свечей, погрузив здание в кромешную тьму.

Сержант Томпсон упёрся спиной в стену, собрал последние силы и надавил коленями и локтями на придавившую его деревянную стену шкафа. Махина заскрипела ножками о дощатый пол и нехотя проползла несколько дюймов, освободив наконец ноющие рёбра. Сержант обессиленно рухнул на пол. Обрывки мыслей стаей рассерженных пчел роились в измученной голове.

«Бог мой… А ведь он не прикасался к шкафу… Он сдвинул его взглядом… Мановением руки… Никогда бы не поверил, если б не видел своими глазами. Мысли читает… Глаза… Боже мой, глаза как у дьявола… И что он сказал? Что снова собирается перейти границу? О, нет… Спаси нас, Матерь Божья!»

– Святой отец, вы опоздали к мессе…

– Да, сын мой, я…

– Но это не страшно, я всё сделал за вас.

– Я не понимаю тебя…

– Это неважно. Отец, выслушайте меня, ибо я грешен…

– Сын мой, когда ты последний раз был на исповеди?

– Отец, я не исповедовался целую вечность…

– Продолжай, сын мой.

– …и только что я убил двенадцать человек. Это ведь тяжкий грех, не так ли? – В голосе исповедующегося послышался смех и какая-то дьявольская радость. – Но ведь вы отпустите мне этот грех? Ведь отпустите, святой отец?

Холодная струйка пота потекла по спине пастора Мэтью. Он вскочил со скамеечки и рывком распахнул дверь исповедальни. В соседней кабинке никого не было.

– О, Господи!

Пастор истово перекрестился трясущейся рукой.

– Что за дурацкие шутки? И кто потушил все свечи в храме?

Насмешливый хохот раздался из темноты. И вдруг разом вспыхнули погасшие свечи, осветив залитые кровью скамейки для паствы и стены храма, на которых с жуткими гримасами смерти на лицах висели распятые прихожане. Серебряное блюдо для пожертвований стояло под громадным крестом, и деревянный Христос с ужасом глядел вниз на доселе невиданное подношение. Истерзанный трупик маленькой девочки лежал на громадном старинном блюде, и в колеблющемся отблеске свечей казалось, что губы её шевелятся, произнося последние строки отходной молитвы.

Пастор закричал. Но крик его потонул в раскатах дьявольского хохота.

– Вот он, момент истины! Вы чувствуете его, святой отец?! Вы чувствуете его?!!!

– Сгинь, изыди, Сатана! – кричал несчастный пастор.

– Я не Сатана, святой отец, – раздался голос у него за спиной. – Я такой же человек, как и вы. Просто благодаря счастливому стечению обстоятельств я стал тем, кого изначально задумывал сотворить Господь. Но, наверное, после он счел, что для собственных рабов этого будет слишком много, и создал тех червей, которые сейчас украшают стены вашего храма. Так что я человек. Всего-навсего человек, а не Бог или дьявол…

Но пастор не слушал. Он лишь трясся и, быстро крестясь, творил молитву. Но красноглазый демон в чёрном плаще не исчезал, а лишь криво усмехался.

– Ну что, всех святых вспомнили, святой отец? Скажите, а чему бы вы молились, если б вашего Бога не распяли, а, скажем, повесили? Виселице с болтающимся на ней трупом? Х-ха! А сверху – божественный нимб… Тьфу! Жалкие идиоты!

Схватив пастора за воротник сутаны, чудовище легко, словно пушинку, подняло его с пола. Из оскаленной пасти на святого отца дохнуло сладковатым запахом крови.

– А теперь, пастор, расскажи-ка мне, что ты там бормотал жёнушке сержанта Томпсона о каких-то кинжалах и дурацких пророчествах?

Но пастор Мэтью не мог вымолвить ни слова. Из сведенного ужасом горла неслись лишь хрипы, и дико вращались, вылезая из орбит, выпученные, бессмысленные глаза. А в его голове уже ковырялись холодные, скользкие пальцы, сосредоточенно перебирая остатки ускользающего разума.

Обычно колоссальное здание международного аэропорта напоминало растревоженный муравейник. Сотни людей суетились, бегали, размахивали сумками, чемоданами и билетами с изображениями маленьких самолётиков. Хлопали двери, звенели металлодетекторы, плакали маленькие дети и экзальтированные дамочки, провожающие в дорогу своих мужчин. Шарканье тысяч пар обуви, гул отлетающих самолетов и разноязыкая речь, льющаяся из множества глоток, сливались в монотонный, однообразный шум, который мог запросто свести с ума какого-нибудь сельского жителя, впервые попавшего в этот содом.