Самая темная ночь - Дженнифер Робсон

* * *

Их не выпускали из поезда трое суток, но на этот раз давали воду и два раза в день выливали ведро для испражнений. Кормить не кормили, но Нина голодала так долго, что уже не обращала на это внимания. Вагон не был переполнен – здесь удавалось ненадолго присесть или подышать свежим воздухом и посмотреть на мелькающий ландшафт в щель между дверями.

По мере того как поезд уносил их на запад, погода становилась все более промозглой, заметно холодало, а равнины постепенно сменялись холмами и предгорьями. До Германии оставалось уже недолго.

На рассвете третьего дня поезд остановился, двери открылись, и за ними простиралась поросшая лесом долина. У дальнего конца состава бежала быстрая река, а впереди был небольшой лагерь – несколько бараков, обнесенных высокой оградой.

Женщины посыпались из вагонов; деревянные башмаки и ботинки всех форм и размеров заскользили на заснеженной земле. Охранники повели их за ворота, по узкому двору к длинному приземистому строению, в котором было всего несколько окон, и те забранные железными решетками. Внутри пахло дизельным топливом и машинным маслом, как будто раньше этот барак служил гаражом. Неровный бетонный пол был покрыт трещинами, а стены пребывали и вовсе в плачевном состоянии – между грубо отесанными досками зияли огромные щели. От одного взгляда на них Нина поежилась, сразу представив себе арктические ночи в этом бараке, потому что здесь им явно предстояло ночевать – до самого конца помещения тянулись ряды деревянных коек.

Но койки были сколочены из недавно оструганных досок, еще пахнувших смолой, и на них лежали относительно свежие соломенные матрасы, а в изножье каждой койки было свернутое одеяло – настоящее шерстяное одеяло. Нина подошла к ближайшей койке, потрогала одеяло, убедилась, что оно чистое – ну, или почти, – и уже одного этого было достаточно, чтобы глаза у нее защипало от слез.

Караульные-мужчины ушли – вероятно, вместе с поездом отправились дальше, – и две местные охранницы начали раздавать куски черного черствого хлеба, намазанные капелькой водянистого джема. Заключенным велели выстроиться в очередь; женщины получали одна за другой свой ужин и в мгновение ока расправлялись с ним.

Всем дали достаточно времени, чтобы сходить в уборную – ямы для испражнений выкопали совсем недавно, и, по сравнению с вонючими сортирами в Биркенау, здесь пока еще пахло, как на поле маргариток. После этого всех погнали на перекличку.

Женщины выстроились перед надзирательницами на узком плацу между своим бараком и другим лагерным зданием. Последние лучи солнца угасли; все умолкли и ждали, когда их пересчитают.

Перед заключенными вышла женщина с круглым розовощеким лицом, довольно упитанная – было видно, что располнела она недавно, потому что военная форма, сшитая когда-то по фигуре, натянулась на ней по швам. Так или иначе, женщина казалась даже милой. В прошлой жизни, видимо, ей хорошо удавалось притворяться приличным человеком.

Розовощекая откашлялась, подождала, когда строй затихнет настолько, что будет слышно только шелест ветра в кронах деревьев, и начала говорить. Голос у нее был высокий, интонация странно скакала вверх-вниз, и говорила эта женщина так быстро, что Нина не могла даже разделить ее речь на слоги. Остальные заключенные, судя по их лицам, тоже ничего не поняли. Aufseherin – или кем она была – продолжала тараторить, слова сливались в какой-то тихий свист, будто воздух выходил из воздушного шарика, и ей не было дела до недоумения на лицах тех, к кому она обращалась.

Наконец выступление закончилось, и судя по всему в заключение она всем велела идти спать, потому что охранницы, которые до этого приносили ужин, разогнали женщин по баракам и вскоре вернулись с ведром тепловатого чая и горой жестяных кружек. Женщины опять выстроились в длинную очередь; каждая получала по несколько глотков чая, который не мог утолить жажду, и уступала место следующей. Чай был горький, от него вязало во рту, и Стелла после первого глотка хотела вылить это варево, но Нина заставила ее допить.

– Скорее всего, вода в нем кипяченая, – объяснила она девочке поспешно, боясь, что охранницы их разделят, – а значит, чистая. Пей.

– Но в уборной же есть кран, – шепнула Стелла. – Многие пьют оттуда.

– Да, и они от этого заболеют. Точно заболеют. Так что лучше пей этот чай. Заткни нос, если вкус не нравится.

Раздача закончилась, охранницы отобрали у них чашки и, выдав напоследок несколько распоряжений, ушли, заперев за собой двери.

– У нас полчаса до того, как погасят свет, – перевела Стелла то, что они сказали. – В дальнем углу барака есть ведра для тех, кому надо будет сходить в туалет ночью.

– А что говорила надзирательница во время переклички? – спросила Нина. – Я не разобрала ни слова.

– Она сказала, что к ней нужно обращаться Oberaufseherin Клап. Думаю, это означает, что она тут самая главная, да? Еще она сказала, что мы здесь для того, чтобы работать, а если мы не сможем работать, станем для нее бесполезными. Мы должны трудиться, чтобы оплачивать наше содержание. Надо выполнять норму и хорошо себя вести, иначе нас накажут.[73]

– Она объяснила, какую работу мы должны выполнять? – спросила какая-то женщина, слушавшая их разговор.

Стелла покачала головой:

– Она только сказала, что завтра appell будет в пять утра, а работа начнется в семь.

Они с Ниной без труда нашли место на верхней койке, накрылись одеялом, которое пахло только грязной овечьей шерстью, и ничем больше, а когда свет погас, тьма не принесла с собой ночных страхов – обе сразу заснули.

* * *

В лагере, как вскоре выяснилось, был небольшой оружейный завод, построенный совсем недавно для производства пистолетов-пулеметов. Нина надеялась, что им со Стеллой разрешат работать в одной группе, но ее отправили на кухню, а Стеллу – в литейный цех. У Нины перед глазами сразу возникли пугающие образы – потоки расплавленного металла и пышущие огнем печи, – но она не могла выразить протест, иначе ее сразу записали бы в «смутьянки». Да и протест ее ничего не изменил бы. Поэтому она смотрела, как ее младшую подругу уводят по грязному плацу к неровному ряду кирпичных цехов, а потом сама побрела к соседнему с бараком зданию, где находились кухни.

К приготовлению пищи ее и других заключенных не допустили – этим занимались местные жители, и только мужчины, слишком старые для воинской службы. В обязанности Нины входило мыть посуду, и грязной посуды было так много, что даже Сизиф отказался бы занять ее место возле раковины. Орудиями труда ей служили ветхая тряпка, ведро песка