Самая темная ночь - Дженнифер Робсон

вдруг она перестала. Я посмотрела на нее – а она мертвая. Глаза у нее были открыты, но она умерла.

– Тише, тише, – прошептала Нина, крепче обняв девочку, и погладила ее по спине. Она всегда так успокаивала Карло, когда тот был напуган или чем-то расстроен.

Узники в полосатой униформе ушли.

Солнце встало над горизонтом.

Двери ангара в очередной раз распахнулись.

Явились солдаты – мужчины с колючим взглядом, с ружьями, дубинками и свирепыми псами. Они окружили толпу людей, потерявших всякую надежд, принялись расталкивать их, подгонять стволами и дубинками, выстраивая в шеренги. С солдатами пришли три офицера. Пленных стали выводить по одному перед ними – начался отбор.

Кивок, едва различимый жест – и человек присоединялся к одной из трех групп. Молодые мужчины, молодые женщины и все остальные. Третья группа была самая большая, она состояла из детей, стариков, калек и больных. Нина точно знала, что ей нельзя попасть в третью группу. А что делать со Стеллой? Девочку отправят именно туда, если она, Нина, немедленно что-нибудь не придумает. Стелла почти с нее ростом, но из-за этих школьных косичек выглядит совсем ребенком…

– Надо, чтобы ты казалась старше своих лет, – шепнула Нина ей на ухо. – Когда они спросят, сколько тебе лет, скажи – шестнадцать. Когда ты родилась?

– Шестнадцатого мая.

– В каком году?

– В тысяча девятьсот тридцатом.

– Нет, в двадцать восьмом. Изменим только год. Сможешь запомнить? Ты родилась в двадцать восьмом году.

– Да, – выдохнула Стелла.

Пока они шептались, Нина расплела ее косички, расчесала тонкие волосы пальцами – несмотря на страх, пальцы не тряслись, действовали уверенно и быстро, – откинула пряди со лба назад и перехватила лентой, одной из тех, которыми были перевязаны косички.

– Ну-ка посмотри на меня… Да, так лучше. – Она ущипнула Стеллу за щеки, чтобы слегка раскраснелись. Затем ущипнула себя. – Мы должны выглядеть здоровыми. Покусай-ка губы.

– Откуда ты знаешь, что надо делать? – спросила Стелла.

– У нас будет шанс выжить, только если они поверят, что мы способны работать, – пояснила Нина. – Нам нельзя попасть в одну группу с детьми, стариками и больными. – Тут она увидела, как изменилось выражение лица Стеллы, и пожалела о своей откровенности. – Нельзя плакать, только не сейчас, – поспешно предупредила Нина. Подави все чувства. Ты должна быть сильной. Просто стой прямо и делай то, что тебе прикажут. Не смотри им в глаза – они этого не любят. И не забудь: тебе шестнадцать. Ты родилась в тысяча девятьсот двадцать восьмом.

Они держались за руки, пока не оказались в первом ряду. Пока Стелла проходила отбор, Нина старалась никак не реагировать, потому что охранники здесь могли бы убить и за улыбку.

А потом настал ее черед. Она вышла из шеренги и встала перед офицерами в черно-серых мундирах. Глаз не поднимала, потому что они прочли бы в них ненависть. Вместо этого сосредоточилась на начищенных до блеска пуговицах их кителей.

Один из офицеров поманил ее к себе ленивым движением руки в перчатке. Нина сделала несколько неверных шагов вперед, холодея от страха. Он пощупал ее плечи – проверял мускулы. Взял за кисть, развернул ладонью вверх, провел пальцем по мозолям и одобрительно кивнул:

– Es gibt einige starke Stücke in dieser Lieferung.

Нина еще пыталась мысленно перевести эту фразу, когда ее подтолкнули к группе молодых женщин. Кажется, офицер сказал что-то о приличных «экземплярах» в этой «поставке»… Ну конечно, она – «экземпляр». Один из многих. Бездушный предмет, подлежащий оценке, инвентаризации – и отбраковке при наличии изъянов.

Когда отбор закончился, в ее группе было всего два десятка женщин, в другой – примерно столько же молодых мужчин, а в третьей – сотни людей. В число последних попали и пожилая женщина, с которой Нина беседовала в поезде, и та беременная, чье имя она тогда не решилась спросить.

Теперь уже ей никогда не узнать этого имени.

* * *

Нину с остальными молодыми женщинами вывели из ангара, и дальше они шли по пустырю, загребая ногами грязь, сразу налипавшую на ботинки. Воздух казался густым от тумана и дыма, было трудно дышать и все невыносимее першило в горле.

В дымке впереди постепенно выступало какое-то строение. Их завели внутрь и выстроили в длинную очередь.

Все покорно и тщательно выполняли приказы охранников. Нина тоже. Мысли о сопротивлении исчезли, она думала лишь о том, чтобы поскорее утолить жажду и поспать. Сопротивление откладывалось до других времен.

Если она будет послушной, ей, возможно, дадут воды.

Вскоре она оказалась в начале длинной вереницы. Перед ней стоял стол, за столом сидел дежурный. На нем была та же полосатая униформа, что на мужчинах, которых она видела в ангаре, но этот выглядел не таким изможденным и исхудавшим, как те шестеро. Бросив на Нину мимолетный взгляд, он принялся задавать ей вопросы, на которые она уже отвечала в Больцано.

– Name. Alter. Geburtsort. Beruf.[67]

Ей пришлось напрячь память, чтобы вспомнить эти немецкие слова.

– Антонина Мацин. Vier und… vierundzwanzig? Venedig. И… э-э… Landarbeiter?[68]

Следующий кабинет. Новая очередь.

Одну за другой женщин обыскивали мужчины грубыми цепкими руками. У Нины не было ничего, кроме одежды, – ни денег, ни драгоценностей, ни личных вещей, – и она была этому рада. Рада, что оставила свое обручальное кольцо Розе.

Рядом с ней вскрикнула женщина – у нее из ушей с мясом вырвали сережки, из мочек потекла кровь. Мужчина, который это сделал, тоже был заключенным, но ужас и боль сестры по несчастью не произвели на него никакого впечатления. «Кем он был до того, как попал в этот лагерь?» – с недоумением подумала Нина.

Она перешла в конец очередной извилистой очереди. А когда добралась до начала, ее заставили вытянуть руку.

Сказали, теперь вместо имени у нее будет номер.

Нина стояла и ошеломленно смотрела на бледного человека, державшего иглу и пузырек с чернилами. Он принялся наносить татуировку на ее кожу, и боль была ничто по сравнению с появлявшимися одна за одной страшными, нестираемыми цифрами.

Ее свели к номеру. К строке в книге учета. К экземпляру в ряду других. Здесь, в этом лагере смерти, с нее сдирали слой за слоем, пока не осталось ничего, кроме души.

«Душа взойдет опять к своей звезде, с которой связь порвала…»

Их погнали дальше. Тех, кто упирался или падал, заставляли идти пинками и угрозами.

– Баня, – сказал кто-то.

Охранники выкрикивали приказы; женщины вокруг Нины раздевались, снимали с себя всё, даже нижнее белье. Замешкавшихся или упиравшихся били и раздевали насильно.

Нина, сбросив одежду, пыталась прикрыться