Исповедь - Семен Соболев

В свободное время, а у меня его было много, я бродил по окрестностям, по полям, по виноградникам, иногда с кем-нибудь из товарищей, иногда один. Тогда мне вспоминались просторы наших Алтайских степей, где прошло мое раннее детство.

Так прошло лето. А осенью мы отправились на артиллерийский полигон за озеро Балатон на боевые стрельбы. Стояла знойная пора, пора уборки урожая. Было сухо, дорога пылила, но все равно движение было приятно. Оно чем-то напоминало наше стремительное наступление в конце войны. Набегали и оставались позади утопающие в садах села, разноцветные полоски полей с работающими на них венгерскими семьями, груженые собранным урожаем повозки, запряженные либо волами, либо хорошими лошадьми с живописными возницами в национальных одеждах.

После полудня проехали провинциальный городок Секешфехервар, за которым потянулись слабозаселенные засушливые просторы. К вечеру прибыли на полигон. Привычно расставили батареи дивизиона - одну на прямую наводку, две - на закрытые позиции. Привычно, как на фронте, привязал их и нанес на планшет. Карт на этот раз у нас нет, и на чистом планшете работать труднее. Заночевали тут же, под звездным небом.

А наутро, после завтрака, начались стрельбы. Наш НП находился метрах в ста пятидесяти левее батареи 76 мм пушек, стоявших на прямой наводке. Батарея готовилась к выполнению задачи, поставленной вводной, а здесь, на НП, где был всего один окопчик, предназначенный для одного стреляющего комбата, сгрудилась свита офицеров во главе с командующим артиллерий дивизии. В окопчик влез командир гаубичной батареи и согласно вводной, полученной от командующего артиллерии, дал команду на батарею. Телефонист прокричал: "Выстрел"! и снаряд грохнулся не там, где его ожидали, а в пятидесяти метрах впереди батареи, стоявшей на прямой наводке. К счастью никого не зацепило. Дали команду: "Отбой!" и началось расследование. Что случилось? То ли мешочек пороха не доложили в заряд или еще что - так и не установили, однако стрельбы задержали часа на два.

Наконец, решили продолжить. Командующий артиллерии спустился в окоп к комбату. Мы со старшим лейтенантом Гоненко - командиром взвода разведки лежали на земле метрах в семи сзади группы офицеров. Я тогда очень здорово имитировал свист пролетающего снаряда мимо ли, или стремительно падающего вот тут вот, рядом. Старший лейтенант был хороший хохмач и все подначивал меня подсвистеть, когда объявят "Выстрел". Что я и сделал. Только телефонист передал сигнал с батареи "Выстрел!" как я повел сначала низко и слабо, но все выше и, наращивая, пока не закончил стремительным и резким - после чего должен был раздаться взрыв вот здесь, рядом. Офицеры, стоявшие вокруг окопчика, а их было человек десять - двенадцать, кучей ринулись в узенький окопчик, который мог вместить-то не более двух человек, на комбата и командующего артиллерией. Комбат-то был молодой, а командующий -старичок лет за шестьдесят. Как не задавили старика грохнувшиеся сверху добры - молодцы умирать-то после войны никому неохота.

Но взрыва не последовало, снаряд после некоторого времени взорвался далеко впереди - там, где ему и положено было взорваться. Офицеры вскочили и смущенно друг другу вторили:

- Как низко прошел!

- Надо же, как низко!

Старший лейтенант, уронив голову на руки, лежа ниц, трясся от хохота, а мне было не до этого. Ну, думаю, если сейчас обнаружится, что это я им подсвистел и ввел их всех в конфуз - быть мне на губе. Однако все обошлось.

К обеду на НП собрались и командиры других дивизионов. Командующий дал им вводную:

- От леса наступают танки с пехотой противника. Дать отсечный огонь. В тех дивизионах не было топослужбы, и командиры дивизионов дали команды батареям из расчета глазомерной подготовки данных, рассчитывая на чутье. В результате снаряды разорвались далеко друг от друга, вразброс, и нужно было еще много затратить их, чтобы пристреляться.

Настал наш черед - и тут, как на фронте отлично сработал наш тандем с капитаном Водинским. Он ткнул пальцем в точку на планшете, куда надо было готовить данные. Я их готовил и крупно писал на полях планшета. Капитан считывал их и громко передавал команды через телефониста на батареи. И как только оттуда поступило сообщение о готовности, капитан крикнул: "Огонь"! Наконец, пришел с батарей сигнал: "Выстрел!" и разрывы снарядов легли ровной цепочкой перед опушкой леса. Отлично! На следующий день постреляли еще прямой наводкой и к вечеру выехали к месту дислокации, в Энеше под Дьер. Где-то через месяц после стрельб, уже глубокой осенью, мне представилась возможность побывать на родине. Дали отпуск гвардии капитану Кривенко, и он, Гвардия, не забыл меня, не зря в войну разносил меня в пух и прах, когда надо было быстро подготовить данные для стрельбы, а меня вдруг в эту минуту рядом не было. Выпросил Гвардия отпуск и мне.

И вот мы, обеспечившись продуктами, документами, получивши сухой паек на дорогу, были подброшены на дивизионной машине до Дьера, откуда поездом должны были пробираться дальше. На станции было много народу и гражданских, и наших солдат. Было солнечно, тепло. Среди толпы подросток, продавец газет, необыкновенным для его возраста басом выкрикивал заголовки, рекламируя коммунистическую газету "Неп сабад шаг". После каждого его рекламного распева солдаты хохотали, так потешно он басил. Провожавший нас наш дивизионный фельдшер младший лейтенант Чудецкий подошел к мальчишке и попросил его пробасить еще, взбадривая его монетами - газеты ему были не нужны, все равно он ничего не понимал по-венгерски. Наконец подошел поезд, набитый людьми до отказа. Никто не выходил, и войти в него было некуда. Минут через пять машинист просигналил отход, вагоны лязгнули и покатились. Но не тут-то было - на станции было много наших солдат, желающих ехать, и при оружии. Побежали вдоль поезда вперед, открыли огонь из автоматов - поезд остановился, попятился назад. Автоматчики влезли в вагон, высадили пассажиров, на их место вскочили наши солдаты, а вместе с ними и мы, и поехали. Однако поезд шел только до Будапешта.

В Будапеште, а вернее на его товарной станции, на окраине, мы порыскали-порыскали, ничего дальше нет. Но вот сформировался товарный состав, в конце которого были прицеплены две или три платформы с тюками прессованного сена. Поезд шел на восток. Уже темнело, когда мы, взгромоздившись на вагон с сеном, стали отъезжать от станции. Но желающих уехать было много - и военных, и гважданских. Солдаты, чтобы укрыться от ветра, стали распутывать укрутку и выбрасывать тюки сена, устраивая себе ниши. И вот поезд только выехал со станции, как вагон наш стал разваливаться на ходу. Хорошо, что кондуктор был тут же и заметил это, просигналил остановку, и поезд опять вернулся на станцию. Кое-как увязали вагон и поехали дальше. Мой Гвардия присоседился к какой-то мадьярке, лежавшей рядом, огладил ее, почувствовал добро, и чтобы прикрыть свой грех - кругом же сидели люди - попросил меня вытащить из его чемодана одеяло. Я ему подал, а сам подумал: ох, Гвардия, добром ты свою жизнь не кончишь, если не бросишь свои кобелиные похождения. Но солдат офицеру не указ и Гвардия по собственному разумению начал подталкивать поезд.