Исповедь - Семен Соболев

В конце следующего дня был поезд и на нем я благополучно добрался до Румынской границы. От станции Чоп поезд шел на Бухарест, куда я прибыл без особых приключений пассажирским поездом. В Бухаресте обменял свой последний советский червонец на румынские леи и купил на них кусок французского ароматного туалетного мыла, после мытья которым не нужны были никакие духи такой чарующий аромат оставался на теле. Но я обнаружил у него и другое свойство - стоило помыть им руки, как все царапины и ссадины - вечные спутники тяжелой солдатской работы, тут же зарастали новой кожей. После этого, прибыв в часть, я давал помыть руки этим мылом нашим шоферам, руки которых были вечно сбиты их железками. Однако до этого предстоял еще долгий путь через Трансильванские Альпы в Венгрию.

Поезд был небольшой, всего шесть небольших вагонов. В вагонах стояли буржуйки, которые топились дровами, но дров не было. Солдаты, а только они и были пассажирами, ломали перегородки между купе и обломками топили буржуйку. Туалеты в вагонах не работали. Однако на подъемах поезд двигался так медленно, что, выскочив из вагона на волю, можно было справить нужду и успеть заскочить в задние вагоны, что все и делали.

В голове поезда обычно стояли два паровоза, иногда в помощь им прибывал со станции еще и третий - так круты были подъемы. А на спусках, на подступах к очередной станции паровозики неистово свистели, изо всех сил тормозили, однако частенько проскакивали мимо станции, разогнавшись с горы, а потом уж возвращались назад, к вокзалу. Так долго ли, скоро ли, но доехал я до Будапешта, а там и до Дьера. Дальше километров пятнадцать мне надо было добираться пешком до села Баболна-Пуста, где я оставил свой полк, отправляясь в отпуск.

Был февраль. В Венгрии это уже настоящая весна. Снега не было, в небе сияло солнце, пели жаворонки, дорога вилась меж пожухлых еще полей и перелесков, идти было тепло и приятно, и довольно легко на легких молодых ногах и с совершенно пустым рюкзаком. Часа через три я дошел до Баболна Пусты. Однако полка нашего в селе не было. Зашел в комендатуру, там сказали, что часть ушла из села давно уж, а куда - не знают. Возможно в Будапешт для отправки в Советский Союз. Через сутки я был уже в Будапеште.

Огромный, серый, холодный послевоенный Будапешт неприятен своей какой-то затаенной враждебностью. Я был голоден, продукты мои кончились. Не было и достаточно денег, так какая-то мелочишка завалялась в кармане, На вокзале из разговора с бывшим здесь уже не первый день, солдатом, узнал, что знакомиться с молоденькими мадьярками и ходить к ним домой опасно. Были случаи уже, когда таким образом через юных мадьярок заманивали на квартиры одиноких солдат или офицеров да там и убивали их.

Я направился, было в ближайшую комендатуру, чтобы узнать о дислокации нашей дивизии. Но там, не долго думая, меня задержали. Через короткое время привели еще какого-то солдата - и тоже ко мне. Дверь в небольшую прихожку и на улицу была настежь открыта. Бывший при нас старший сержант вышел в соседнюю комнату, дверь за собой прикрыл неплотно, и было слышно, как там обсуждают, куда нас направить. Я понял, что нас собираются отправить в какую-то часть. Перспектива оказаться в чужой части, не в той, в которой я был на фронте два года, меня не радовала, вины за собой я никакой не чувствовал, я возвращался из отпуска, поэтому я перемигнулся со своим нечаянным соседом, и мы мигом выскочили в открытую дверь на улицу, тут же за угол, да только нас и видели.

Такой оборот событий мне начинал не нравиться. Вскоре, расспрашивая на вокзале военных, узнал, что некоторые части отправляют в Советский Союз и мне посоветовали пройти на товарную станцию, где эти части грузятся в эшелоны. Я так и сделал. Переночевавши на вокзале, я рано утром, прямо по железнодорожным путям прошел до товарной станции, забитой товарными составами. На одном из путей стоял эшелон, в который продолжалась загрузка. Я подошел к одному старшине, распоряжавшемуся у походной кухни, и изложил ему свою проблему. Он ответил мне, что о моей дивизии ничего не знает, что в этот эшелон грузится штаб дивизий (он назвал ее номер) для отправки в Союз и, указывая в конец состава, сказал:

- Вон, кстати, идет начальник штаба со свитой, спроси у него, может быть, он знает.

Я направился навстречу группе офицеров. Не доходя, как положено, отчеканил строевым и, козырнув, обратился к генералу. В двух словах объяснил ему, что вернулся из отпуска, а части своей на месте не застал и ищу ее. Генерал в расстегнутой шинели, довольно демократично остановился, подумал и ответил, что не знает, где стоит сейчас 133 дивизия, но что ее в Союз не отправляли - это он знает точно. Посоветовал мне обратиться в комендатуру. Я, конечно, умолчал, что там я уже был, поблагодарил, и, козырнувши, попросил разрешения идти. Я снова подался на вокзал. И снова стал искать, пользуясь солдатским радио - не слыхал ли кто, не встречал ли кто... И тут один старший лейтенант сказал мне, что через пару часов отходит поезд на юг, на котором мне следует ехать до станции Кишкувфельдхаза, где стоит, или стояла наша дивизия. Это уже было что-то.

Через пару часов я уже сидел в поезде и дремал под стук колес, а часа через четыре уже был на месте, и к счастью своему, нашел своих. На подходе к дивизиону я подумал: вот Гвардия, наверное, спустит на меня полкана - ведь я в отпуске пробыл на 10 дней дольше (там брат мой через военного коменданта продлил мой отпуск на 10 дней), да вот уже несколько дней я мотаюсь по Венгрии, разыскивая своих. Как же я был удивлен, когда первое, о чем меня спросили в дивизионе:

- А где Гвардия?

- А он что, разве не приехал еще?

- Нет.

Ну, думаю, все в порядке, я еще рано прибыл. А через пару дней прибыл и Гвардия, да не один, а в сопровождении двух или трех мадьярок из Баболны-Пусты, бывших там милашками наших офицеров, когда наш полк стоял в этом селе, а наши офицеры квартировали у этих мадьярок, потеснив их мужей.

Выпал снежок, в полуказарменном помещении, где размещалось управление дивизиона, было неуютно, холодно, сыро. Но к счастью после нашего возвращения из отпуска, мы простояли в каком-то бездействии, в ожидании, всего несколько дней и нас перебросили в город Сегед. Там мы разместились в старых трехэтажных казармах бывшей Венгерской армии. Прямо перед нашими окнами на небольшой площади почти каждый день собирались малочисленные митинги венгров. Наверное, это были их коммунисты или социалисты, бывшие в оппозиций к бывшей власти, а теперь примерявшиеся вступить во власть под покровительством наших войск. Их собиралось совсем мало, человек по 15-20 и собирались они около наших казарм, видимо, из опасения, что в другом месте их могут поколотить приверженцы прежней власти. Они приносили стул, один из них взбирался на стул - импровизированную трибуну, и произносил речь. Смешно было видеть ораторов, стоящих на стуле, перед маленькой кучкой слушателей. Это вполне можно было делать и стоя на земле. Поговорив так с полчаса, они расходились, унося с собой и "трибуну".