Новый Мир. № 5, 2000 - Журнал «Новый мир»

К сожалению, не только автор «Реального комментария к повести» запутался в жанрах. Евгений Голубовский, написавший предисловие к рецензируемой книге (малоинформативное), убежден, что «в наше время комментарий стал новым литературным жанром, где история не разрушает прелесть изящной словесности». Почему «новым», почему именно «в наше время», почему, наконец, история должна разрушать эту самую «прелесть» — ему виднее. Тут, как говорится, комментарии излишни.

Впрочем, недостатки здесь не принципиальны. Главное — сделана большая и очень важная работа.

Основы искусства жить

П. Г. Проценко. Биография епископа Варнавы (Беляева). В небесный Иерусалим

История одного побега. Нижний Новгород, Издательство братства во имя святого князя Александра Невского, 1999, 555 стр., с илл

Как часто можно слышать завистливо-восхищенное: «Он умеет жить!» — или: «Эх, мне бы так жить!» Или, напротив, осуждающе-возмущенное: дескать, понятно, за чей счет он так живет! За счет нищих пенсионеров, детей-инвалидов, рабочих без зарплаты, крестьян, обманутых в который раз…

Собственно, весь нынешний «выбор России» колеблется между этими двумя векторами, и соответственно выстраиваются общественно-политические направления. Одни говорят об исторической ошибке России в XX веке и проповедуют эвдемонизм, то есть умение «хорошо жить» («как на Западе», «как во всем цивилизованном мире») — сыто, богато, счастливо и т. д. Очевидно, что вожди этого направления, составляющие определенную элиту в бизнесе, политике, культуре, или лукавствуют, или настолько зачерствели душой, что не могут понять простого: стыдно процветать одним на фоне нищеты и деградации остальных, тем более когда эти «остальные» являются большинством населения страны. Стыдно, потому что это этика «сильного», нравственная мерзость.

Другие, ведомые не менее лукавыми вождями, построившими свою политическую стратегию на народной обиде, клянут «воров в законе», жиреющих на развалинах великой страны, вспоминают об утраченных «нравственных ценностях», о патриотизме, о чувстве долга и т. д. И ненавидят (или по крайней мере относятся с подозрением) тех, кто сумел в это грязное и безответственное время хорошо устроиться. Ненавидят до какой-то физической патологии. Один мой собеседник сладострастно заявил мне, что он Чубайса «повесил бы за ноздрю».

Для всякого мыслящего и более или менее совестливого человека очевидна обреченность и первого, и второго пути. Но выпутаться из этого невероятно сложно. Легко сказать: катитесь вы все! Легко объявить о необходимости третьего пути. Но что-то не виден этот третий путь, не сформулирована эта «третья правда». Национальная идея лопнула, как мыльный пузырь, на радость тем, кто вообще отказывает России в праве на культурное и цивилизованное самостоянье. Русская душа бродит в потемках.

В этой ситуации труд (именно труд, а не просто написанная книга) Павла Проценко является почти бесценным. Это завершение пятитомного издания сочинений епископа Варнавы (в миру Николая Никаноровича Беляева; 1887–1963), одной из самых загадочных личностей XX века, чей жизненный путь не укладывается ни в одну из знакомых идеологических схем. Биография Варнавы, написанная Проценко на основании автобиографических заметок самого епископа и с привлечением обширного исторического материала, — это книга о том, как можно прожить, сотворив свою жизнь как произведение высочайшего духовного искусства, притом живя в любые времена, не выбирая.

Судьба епископа Варнавы поразительна уже тем, что она серьезно поправляет известную мысль Осипа Мандельштама о «конце романа» как результате конца личности в истории. Да, в традиционном европейском виде роман невозможен, потому что невозможно появление личности наполеоновского типа. (Правда, русская литературная традиция внесла существенные коррективы в этот тип. Однако биография Варнавы до конца не вписывается и в русскую романную традицию. И тем не менее это настоящий роман, восхитительный по своей художественной структуре, по обилию задействованных в нем персонажей, вращающихся вокруг единого центра-героя.) Но кто сказал, что герой романа тот, кто бросает вызов судьбе и либо побеждает, либо, что гораздо вернее, гибнет? Жизнь Варнавы обрушивает это классическое положение. Она показывает удивительную вещь: традиционный романный герой погиб уже в начале своего пути. Живя, он не живет. Потому что надо «уметь жить». Потому что жизнь есть самое сложное из искусств. Искусство «трансцендентного эгоизма».

Впрочем, сам Варнава не очень жаловал сокровенную мысль Конст. Леонтьева о «трансцендентном эгоизме» как способе личного спасения вопреки гибнущему во зле миру. Его жизнь не укладывается и в эту жесткую схему. Варнава был монах, но особой породы. Он прямой духовный родственник Тихона Задонского с его «сокровищами, от мира собираемыми», Иоанна Кронштадтского, окормлявшего чуть не половину России, и еще немногих самых светлых и сердечных русских святых. Но и здесь его путь особ и неповторим. Ему нет аналогичных примеров.

Сын простого слесаря из Подмосковья (дед по отцу был крепостным князя Прозоровского-Голицына) и дочери сельского дьякона, Николай Беляев с детства обожал всяческие механизмы, в юности решил стать инженером-путейщиком. В традициях канонического жития он внезапно передумал и поступил в Московскую духовную академию. Павел Проценко, впрочем, весьма убедительно объясняет эту внезапность и мистическими, и родственными влияниями — глубокой религиозностью матери.

Закончив академию, он делает блестящую духовную карьеру: в тридцать с небольшим лет становится викарным епископом в Нижегородской (одной из важнейших) епархии, обласкан Патриархом, окружен преданными духовными детьми, среди которых не только будущие церковные подвижники иеромонахи Руфим и Киприан, но и, например, художник Рафаил Карелин (его отец был европейски знаменитым фотографом, знакомым М. Горького) и известный поэт и критик Борис Садовской (уже больной сифилисом после «серебряновечных» забав во вкусе Михаила Кузмина), во многом обязанный отцу Варнаве своим духовным возрождением…

В Нижегородской губернии многие уже считают его святым, его выделяют старцы Зосимовой пустыни Алексей и Митрофан, к нему с подчеркнутой нежностью относится знаменитая дивеевская блаженная Мария Ивановна, никогда не ошибавшаяся в своих предсказаниях. Такой репутации можно позавидовать.

И завидовали. Например, нижегородский архиепископ Евдоким, назначенный на место расстрелянного большевиками архимандрита Лаврентия. Между Евдокимом и Варнавой возникает негласная брань, осложняемая, с одной стороны, тем, что по монашескому обету молодой епископ был обязан во всем подчиняться «начальнику», а с другой — невозможностью примирить свою совесть с образом жизни и «обновленческой» стратегией отца Евдокима. Чтобы понять сложность и драматичность этой коллизии, достаточно ознакомиться хотя бы с «Лествицей» преп. Иоанна Лествичника. Но чтобы оценить ее современность, надо просто внимательно взглянуть на нашу сегодняшнюю церковную жизнь.

И вот по благословению зосимских старцев популярный молодой священник принимает подвиг юродства. Дело, разумеется, не в столкновении с архиепископом. Дело в том, что Варнава, и под руководством старцев прошедший серьезную аскетическую школу, был органически не способен фальшивить в своем искусстве жить. Бороться с большевиками легальная церковь не в состоянии. «Сергианство» (политика патриарха Сергия на сближение с советской властью) — единственная возможность сохранения некатакомбной церкви в стране. Как быть? Любопытно, что одно время Варнава мечтал уехать миссионерствовать в Японию и даже начал изучать японский язык. Но не только судьба распорядилась иначе, а и сам епископ от этой мысли отказался. Сбежать в Японию означало облегчить задачу искусства жизни, значило перевести ее в сугубо географическую и политическую плоскость. Варнава выбирает другой, более трудный, способ побега.

Он отправляется в «небесный Иерусалим». В реальности это выглядело дико. Блестяще образованный молодой священник (он знал древнееврейский и древнегреческий, несколько новых европейских языков и уже начал писать трактат о православной аскетике с поразительно точным названием «Основы искусства святости») на глазах своих любимых духовных сыновей и дочерей, под радостное улюлюканье красных газетчиков и сокрушение всех преданных прихожан становится обычным сумасшедшим, придурком «со справкой». Клочьями остригает волосы и бороду (роскошные, Варнава в молодости был еще и внешне феноменально красив), выше колен обрезает рясу, ругает архимандрита «собакой», бежит по городу на виду всей толпы.