Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика - Мишель Шнайдер

январь 1964 года

В пьесе Артура Миллера «После падения», впервые поставленной Ильей Казаном в Нью-Йорке в 1964 году, Квентин, мужской персонаж, говорит Маги (очевидно, Мэрилин): «Самоубийство всегда убивает двух человек. Для того оно и нужно».

На своем сеансе психоанализа, на следующий день после просмотра представления, Ральф Гринсон говорит Максу Шуру:

— Миллер вложил в уста персонажа то, что он почерпнул из своей собственной истории любви: «Ты хочешь уже не моей любви. Ты хочешь моего уничтожения». Это можно сказать и о Мэрилин.

— А ваши чувства к ней вы могли бы назвать любовью? — спросил Шур.

— Я ее любил. Я ее не любил. Я не любил ее любовью. Я любил ее, как любят ребенка, больного ребенка. За ее промахи, ее страхи. Ее страх пугал меня, ее страх, который был больше нее, в который она укрывалась, этот страх, который, как мне казалось, я мог принять, сдержать, успокоить.

— Хорошо, на этом мы остановимся, — заключил Шур.

Гринсон выбрал психоаналитика в Нью-Йорке не только для того, чтобы он помог ему выйти из траура по Мэрилин, но и для того, чтобы уехать подальше от Голливуда, забыть о кино. Когда он вспоминал эти годы, он думал, что Лос-Анджелес наконец настиг Мэрилин и убил в ней Мэрилин нью-йоркскую, ту, которая в один прекрасный день бежала из Голливуда, чтобы стать кем-то другим, и по возвращении устроила пресс-конференцию на тему «Новая Монро». Но в конце семидесятых годов в истории кино Манхэттен победил Голливуд. Только в Нью-Йорке Гринсон наконец мог подписаться под фразой, которую повторял ранним утром сержанту Клеммонсу, в то время как санитары компании Шеффер уносили тело Мэрилин: «Мы ее потеряли». Он часто повторял эту фразу при Шуре, но не уточнял, кого обозначал словом «мы».

На следующих сеансах он задавался вопросом: что привело его именно к этому психоаналитику? Шур был врачом Фрейда в его последние годы в Вене, затем в Лондоне. Возможно, Гринсон стремился вернуться к Фрейду, от которого он отошел из-за своей неортодоксальной техники в лечении Мэрилин. Вероятно, между ним и Шуром существовала некая идентификация. Этот последний был — и остался — скорее врачом, чем психоаналитиком. Но Гринсона привлекла некая более бессознательная причина. Он обнаружил ее только после смерти Шура, когда в 1972 году была издана книга, которую он едва успел окончить, — «Смерть в жизни Фрейда». Он задним числом интерпретировал свой выбор четвертого психоаналитика как повторение, продиктованное знаками судьбы.

В то время как пресса начала намекать на то, что Гринсон убил свою пациентку уколом в сердце, он прочитал, что Шур был тем самым врачом, который сделал Фрейду инъекцию морфина, освободившую его от страданий и от жизни.

«Двадцать первого сентября, когда я сидел у его постели, Фрейд взял меня за руку и сказал: «Дорогой Шур, вы помните о нашем первом разговоре. Вы обещали мне тогда, что не покинете меня, когда придет мое время. Теперь все это только пытка, не имеющая смысла». Я кивнул, подтверждая, что не забыл свое обещание. Он вздохнул с облегчением и, не отпуская мою руку, сказал: «Благодарю вас». После секундного колебания он добавил: «Поговорите об этом с Анной». Во всем этом не было ни малейшего следа сентиментальности или жалости к себе — только полное осознание реальности. По желанию Фрейда я сообщил Анне о нашем разговоре. Когда страдание стало невыносимым, я сделал ему подкожную инъекцию двух сантиграммов морфина. Вскоре он почувствовал облегчение и заснул мирным сном. Выражение страдания исчезло с его лица. Я повторил эту дозу примерно двенадцать часов спустя. Последние силы покидали Фрейда. Он вошел в кому и больше не проснулся. Он умер 23 сентября 1939 года в три часа утра».

Гринсон продолжал свой психоанализ у Макса Шура в течение семи лет.

Санта-Моника,

Франклин-стрит

8 августа 1962 года

Уже не раз заявлялись предположения, что Мэрилин Монро была убита. На следующий день после ее смерти начались вопросы о роли ее последнего психоаналитика, намеки на то, что он участвовал в преступлении, обвинения в том, что он его совершил. С годами Гринсона живописали все более черными красками. Его представляли каким-то врачом-преступником, который манипулировал актрисой и вызвал ее безумие и смерть. Юнис стала воплощением миссис Дэнверс, жестокой домоправительницей, запугивавшей госпожу Винтер в «Ребекке». Версии, по которым аналитик якобы являлся заказчиком или исполнителем убийства, были немногочисленны и подтверждены малоубедительными показаниями одного-двух свидетелей. Мотивы ему приписывались самые разные: любовная ревность, сообщничество с братьями Джоном и Робертом Кеннеди, выполнение приказа мафии, участие в коммунистическом заговоре. Более достоверными представлялись сценарии, обвинявшие его в убийстве пациентки из-за невольной врачебной ошибки.

Джон Майнер хотел понять. Вторая версия Гринсона, заставлявшая задуматься об убийстве, избавляла психоаналитика от чувства вины в том, что он не смог помешать своей пациентке умереть. Но первая версия самоубийства также могла прикрывать его подлинную виновность, если он соучаствовал в ее убийстве. Умерла ли она от летального сочетания нембутала и хлоргидрата или же фатальной смеси психоаналитического лечения и любовного безумия? Главным вопросом для Майнера оставался вопрос участия Гринсона вскоре после смерти в инсценировке самоубийства, а затем сокрытия следов насильственной смерти. Это не обязательно подтверждало соучастие в убийстве, если не считать, что вина начинается с устранения следов преступления, как писал Фрейд в одном из своих последних текстов, который Гринсон любил цитировать в пору обучения Майнера в УКЛА. Но почему Гринсон так поступил? Были ли заинтересованы в этой смерти политическая власть, с которой он был связан, подрывное движение, к которому был близок, среда, от которой он зависел, или просто она представляла собой иллюстрацию провала психоанализа, который не смог ее спасти?

Майнер позвонил Гринсону:

— Мне хотелось бы попросить вас, чтобы вы рассказали мне всю эту историю.

— Какую историю? — отвечал психоаналитик. — Вы прекрасно знаете, что истории никогда не бывает. Есть только одна история историй. То, что я мог бы вам сказать, не было бы историей последних лет или последних часов Мэрилин и даже моим восприятием этой истории. Я не прошу вас верить в истинность всего, что я вам расскажу, — только в необходимость этого. Вы услышите лишь ее голос и мой, если я смогу прибавить что-либо к этим записям, которые говорят сами за себя. Эти годы, самые прекрасные и ужасные годы моей жизни, я готов вновь пережить вместе с вами. Приходите сегодня вечером, в семнадцать часов, после похорон.

Войдя в дом Гринсона, Майнер был резок. Только успев сесть, он проговорил:

— Сначала ответьте, почему вы сказали вначале: «Мэрилин Монро покончила с собой…»

— Я не это сказал, когда звонил в полицию. Я сказал: «Мэрилин Монро умерла от передозировки». Это не исключало того, что препараты ввел кто-то другой. Только потом я сказал, что она сама стала виновницей своей смерти. Я мог бы сказать «Она стала виновницей своей жизни». Они не поняли бы, что можно хотеть умереть, потому что испытываешь отвращение не к жизни, а к смерти. К этой горькой смерти, которую принимаешь, чтобы забыть о ней, которую глотаешь в приступах переворачивающей сердце тревоги. Никогда мы не узнаем правду об этой смерти, ведь версия самоубийства и версия убийства противоречат только в сознательных действиях и мотивациях. Для подсознания самоубийство почти всегда является убийством, а убийство иногда представляет собой самоубийство. Однажды Мэрилин сказала мне: «Я не боюсь умирать. Я ведь уже умерла». «Все боятся смерти», — ответил я. Мы ничего не знаем о ней. От этого страха, который присутствует в каждом из нас в разной степени, несомненно, избавляют нас вера в рай и в бессмертие. Я допускаю, что в отчаянии и агонии можно прибегнуть к этому представлению. Но я борюсь против представления, что можно жить, рассчитывая на это бессмертие. Все мы боимся смерти, но лучшее средство достойно встретить ее — это хорошо жить. Человек, проживший свою жизнь хорошо, тот, у кого была богатая и хорошая жизнь, может встретить смерть лицом к лицу. Он опасается ее, он встречает ее и умирает достойно. Да, я думаю, что единственное бессмертие, на которое мы можем надеяться, — это прожить некоторое время в воспоминаниях, которые сохранят о нас другие.

— О ком вы говорите? С кем? — прервал его Майнер, озадаченный этим клиническим и философским экскурсом.

Когда Майнер проводил свой допрос, Гринсону оставалось всего пятнадцать лет, чтобы вспоминать о Мэрилин и готовиться к встрече со своей собственной смертью. На коллоквиуме, организованном УКЛА в октябре 1971 года на тему «Насильственные, неосознанные смерти», психоаналитик прочитает лекцию, в которой выскажет свое отношение к насильственной смерти с позиции убийцы и жертвы: «Наша зачарованность смертью включает сознательные и бессознательные чувства и импульсы. Смерть вызывает страх, отвращение, ненависть, но она также может быть обольстительной, славной, неотразимой». Он цитирует Фрейда: «Мы не можем представить себе смерть, нашу смерть». «Именно поэтому фильмы полны образов смерти, потому что она непредставима», — добавляет он.