Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика - Мишель Шнайдер

После смерти актрисы контракты на распространение ее фильмов и песен приносили примерно 1,5 миллиона долларов в год — больше, чем Мэрилин заработала за всю свою жизнь. Сотни торговых марок приобрели право пользоваться ее изображением для рекламы или продажи продукции. Кроме плакатов и футболок мы видим лицо и тело Мэрилин на школьных тетрадях, жалюзи, чулках, бильярдных киях, формах для торта.

Уже на следующий день после ее смерти все, что осталось после нее, стало предметами культа. Хаймен Энгельберг рассказывает, что получил сотни телефонных звонков от женщин, которые говорили, что, если бы они знали, в каком тяжелом положении находится актриса, они бы постарались ей помочь. Он понял, что она была не только завораживающим сексуальным объектом для мужчин — многие женщины видели в ней потерянную маленькую девочку.

В декабре 1999 года вещи, доставшиеся по завещанию Страсбергу, были проданы на аукционе Christie's в Нью-Йорке за 13,4 миллиона долларов. Все, до чего дотрагивалась Мэрилин Монро, все, что соприкасалось с ее телом, стало фетишем. Шерстяная кофточка от Saks, запечатленная в конце июня 1962 года на фотографиях, сделанных Баррисом на пляже Санта-Моники, принесла 167 500 долларов. Платье с большим вырезом на спине из фильма «Как выйти замуж за миллионера» было продано по цене более 52 900 долларов. Стилист Томми Хилфигер вложил целое состояние в две пары джинсов из «Неприкаянных». Цена облегающего платья от Jean Louis из муслина, инкрустированного крошечными стразами, которое Мэрилин надела на семь минут в Мэдисон Сквер Гарден, достигла почти миллиона долларов. Все книги были оценены в 600 000 долларов. Поля многих из них были исписаны пометками. Тогда же был продан и листок бумаги с небрежно написанными ее рукой словами: «Он меня не любит». Замечание, которое могло относиться ко многим мужчинам при ее жизни и к весьма немногим сегодня. С торгов были проданы еще две записки. В одной говорилось: «Если надо покончить с собой, я должна это сделать». В другой, сложенной и спрятанной в книгу, было стихотворение:

Говорят, мне повезло, что я живу.Трудно поверить.Все причиняет мне боль.

Через два года после смерти Мэрилин два кинематографиста, Дэвид Л. Уолпер и Терри Сандерс, начали исследования, чтобы снять фильм о ней — «Легенда Мэрилин Монро». Они связались с Доком Годдардом, вдовцом Грейс МакКи. Он отказался участвовать в съемках, но сказал им, что белый рояль, который Глэдис Бейкер купила когда-то для дочери и который был продан за 235 долларов, чтобы оплатить пребывание Мэрилин в больнице в девятилетием возрасте, а потом куплен вновь, не исчез во время распродажи имущества. Он находился на противопожарном товарном складе Дж. Сантини и братьев где-то в Нью-Джерси. Он был отснят с таким закадровым текстом: «Этот белый рояль был ребенком, которого она так и не родила».

При ближайшем рассмотрении нельзя было отрицать очевидного — рояль был изначально не белым, его перекрасили, вероятно, для нужд какой-нибудь музыкальной комедии тридцатых годов. Белый рояль был таким же фальшивым, как и белокурые волосы Мэрилин. Таким же иллюзорным, как перегородка, которая отделяла в Голливуде жизнь от кино и психоанализ от безумия. На аукционе Кристи’с белый рояль купила за 662 500 долларов певица Мэрайя Кэри.

И сегодня еще в магазинах подарков на Сансет-бульвар продают планы города, на которых адрес Мэрилин находится среди адресов живых звезд. В 1980 году планы, снятые снаружи гасиенды, были включены в биографический художественный фильм для телевидения «Мэрилин: тайная история», в котором роль актрисы исполняет некая Кэтрин Хикс. У режиссера Дэвида Линча, который долго обдумывал фильм о последних месяцах ее жизни, была своего рода реликвия: кусок ткани, на котором она, как говорили, позировала ню для знаменитого календаря с фотографиями, сделанными Томом Келли. Возможно, эта ткань даже внушила режиссеру тему его фильма «Синий бархат».

Предметы, застывшие в забвении, вещи, воскрешаемые памятью, и образы, замершие в трауре, остались сегодня реликвиями легенды. Но слова потерялись, они стерты или изменены. Тысячи страниц скрыли ее жизнь — романы, эссе, биографии, расследования, исповеди. Только те, кто действительно любил ее, о ней не написали: Джо ДиМаджио, Ральф Робертс, Уитни Снайдер… Когда Джозефу Манкевичу, режиссеру-пенсионеру, попались на глаза «Беседы с Мэрилин Монро», записанные и опубликованные У. Дж. Уэзерби в середине семидесятых годов, он был шокирован тем, что ни один критик не спросил у автора, почему он ждал пятнадцать лет, чтобы записать свои воспоминания и выпустить книгу. Почему он только теперь подробно описывал ее слова, движения, одежду, выражения лица, которые записывал в два последних года жизни актрисы? «Чтобы снять «психический грим», который она носила, — отвечал автор в своем предисловии, — и открыть настоящую Мэрилин». Манкевич ненавидел, когда действия, продиктованные корыстью, начинают объяснять психологией. Он считал, что это и есть настоящая проституция: когда человек показывает, что делает по любви то, что на самом деле делает ради денег.

Для действий в обществе существует не так уж много мотивов: любовь, ненависть, корысть, честь, деньги, месть… Есть только один мотив: скрывать то, чем ты являешься, страх ничего из себя не представлять. Сексуальная тревога — ничто по сравнению с тревогой статусной, со страхом не быть признанным обществом, в котором живешь, каково бы оно ни было. «Это было верно для Мэрилин, — думал Манкевич, — это было верно для ее психоаналитика, ее биографов, всех тех, кто писал или ставил фильмы о ней, надеясь, что и на них упадет толика звездной пыли с того следа, который она оставила на небосклоне шестидесятых. Но пусть они не говорят о любви: они продают ее, они продают себя».

В конечном итоге, хоть и существуют сотни книг об этой женщине и этой смерти, сами документы исчезли или были погребены вместе с ней. Все следы ее записанных слов были потеряны или стерты. Записывающие, поставленные во всех комнатах ее дома и скрытые в обоих телефонах, устройства, зафиксировали тысячи часов ее голоса. После того как государственные или частные заказчики ознакомились с этими записями, пленки были сданы в тайный архив или уничтожены. Обе власти — политика и психоанализ, — которые довлели над последними месяцами жизни Мэрилин, были заинтересованы в том, чтобы стереть все, что имело к ней отношение. Компания «Фокс», которая объявила Монро, что фильм можно возобновить, и предложила ей новый выгодный контракт, также скрыла документы относительно ее последних съемок.

Санта-Моника,

Франклин-стрит

август 1962 года – ноябрь 1979 года

Смерть пациентки произвела на Ральфа Гринсона сокрушительное, хотя и непродолжительное действие. Он говорил о любви и трауре.

«Гибель Мэрилин он переживал крайне болезненно, — рассказывает его вдова. — Не только потому, что событие освещалось в средствах массовой информации, что само по себе было ужасно. Но главное потому, что как только он успел подумать, что Мэрилин стало гораздо лучше, он сразу же потерял ее. Это было крайне мучительно». Пациенты доктора Гринсона с удивлением увидели, что он вновь отрастил бороду. Один приятель-режиссер спросил у него почему. Гринсон ответил, что хотел бы стать кем-то другим. Раньше он никогда не интересовался лечением детей, а теперь занялся им. Его коллеги отмечали, что он уже не напоминал, как прежде, полного жизни хищника; теперь он скорее соответствовал образу старого государственного деятеля.

«Пламя в нем угасло, — подытожил один из членов Института психоанализа. — Он продолжал свою деятельность, но внутренне закрылся. Он стал немного странным…»

Его фотографии действительно свидетельствуют о настоящем физическом и эмоциональном упадке. «Он хотел сменить имидж. Он потерял лицо», — говорил другой его коллега.

Через неделю после смерти Мэрилин по настоянию своей жены он поехал в Нью-Йорк на консультацию к Максу Шуру и попросился на сеанс психоанализа. Шур и Гринсон сдружились еще во время обучения в Берне и в Вене. Первый сеанс длился двенадцать часов, но психоаналитик его успокоил: со временем ему удастся со всем этим справиться.

Вначале Гринсон был неспособен думать и мыслить; затем постепенно он ощутил, что его охватывает некая тонкая, почти прозрачная депрессия. Он начал рассказ о своей жизни под названием «Мой отец доктор»:

«Я знал только Мэрилин Монро. На наших сеансах она произнесла свое настоящее имя — Норма Джин — в первый раз только на нашей последней беседе перед моим отъездом в Европу. Своей настоящей фамилии, Мортенсен, она не упомянула ни разу. Она никогда не говорила, почему выбрала в качестве псевдонима девичью фамилию своей матери — Монро. Я никогда не соотносил это с тем, что я тоже появляюсь на сцене — лечу пациентов, читаю лекции, пишу статьи, подписываясь не своими именем и фамилией.