Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика - Мишель Шнайдер

Мишель Шнайдер

Последний сеанс Мэрилин

Записки личного психоаналитика

В каждой истории есть две стороны.

Посвящается Мэрилин

Нью-Йорк, апрель 1955 года. Писатель Трумен Капоте беседует с Мэрилин Монро на похоронах.

— Мне надо подкрасить волосы, — говорит она. — Я не успела.

Показывает ему свой потемневший пробор.

— Ну и наивен же я! Всегда считал, что ты настоящая стопроцентная блондинка.

— А я и есть настоящая блондинка. Но ведь блондинкой не становишься просто так, от природы. И вообще, плевать я хотела на твое мнение…

Так же как и цвет волос Мэрилин, этот роман (или переплетающиеся между собой романы) на самом деле не настоящий, В отличие от устаревших предубеждений, имеющих место в старых фильмах, он вдохновлен подлинными фактами и персонажи носят в нем свои настоящие имена, за несколькими исключениями, сделанными с целью защиты неприкосновенности частной жизни ныне живущих лиц. Места действия сохранены, даты проверены. Цитаты, взятые из рассказов, записей, писем, статей, бесед, книг, фильмов и некоторых высказываний персонажей, подлинные.

Моя бесцеремонность как автора книги все же не позволяет приписывать одним то, что сказали, увидели или пережили другие, открывать несуществующий «личный дневник», приводить цитаты из выдуманных статей и записей или пересказывать сны и размышления персонажей, не подтвержденные какими-либо источниками.

В этой истории любви без любви, поразившей двух реальных людей — Мэрилин Монро и Ральфа Гринсона, ее последнего психоаналитика, — привязанных друг к другу нитями судьбы, не стоит искать стремления к правдоподобию. Я вижу их такими, какими они были, и воспринимаю их странности так, как если бы они указывали мне на мою собственную странность.

Вымысел иной раз дает нам доступ к реальности. Но в конце истории, как и в конце жизни, истина каждого из нас не раскрывается полностью. Тот, кто выводит слова на бумаге, не является автором написанного, точно так же, как ими не являются мои персонажи — Мэрилин и Ральф; писатель смотрит на свою руку, которая, слово за словом, поднимается вверх по течению времени, как на руку, которая ему не принадлежит. Строки ложатся слева направо, но их можно читать, как отражение в зеркале, пока в темноте экрана не задрожит надпись: «СИГНАЛА НЕТ».

Я хочу, чтобы эта игра в тайные слова и явные действия, эта череда отрывочных кадров, перемежающихся внезапными вспышками, закончилась лишь вопросительным знаком, когда персонажи медленно тают в пространстве, а ладонь автора раскрывается — пустая, как у покинутого ребенка.

Пригород Лос-Анджелеса,

Первая Западная улица

август 2005 года

REWIND. Перемотать кассету назад. Начать всю историю сначала. Снова прослушать последний сеанс Мэрилин. Конец — это всегда начало. Мне нравятся фильмы, которые начинаются с голоса за кадром. В кадре нет почти ничего: бассейн с плавающим телом, покачивающиеся верхушки пальм, обнаженная женщина под голубой простыней, осколки стекла в сумерках. И кто-то говорит. Сам с собой. Чтобы не чувствовать одиночества. Беглец, частный детектив, врач или психоаналитик — почему бы и нет? — рассказывает как бы с другого берега историю своей жизни. Говоря о том, от чего он умирает, он упоминает и то, чем он жил. Кажется, его голос произносит: «Послушай меня, ведь я — это ты». Историю создает голос, а не то, о чем в ней говорится.

Я попытаюсь рассказать эту историю. Нашу историю. Мою. Она была бы некрасивой, даже если бы нам удалось избежать ее конца.

Женщина, уже несущая в себе смерть, тянет за руку печальную девочку. Она ведет ее к доктору, который лечит болезни головы, лечит словами.

Он взял ее — и он ее бросил. С любовью и отвращением он слушал ее два с половиной года. Он ничего не услышал — и потерял ее.

Это будет грустная и даже мрачная история; ничто не сможет искупить ее безысходность, даже та улыбка, которой Мэрилин, казалось, просила прощения за свою красоту.

Под трижды подчеркнутым заглавием REWIND был написан этот краткий фрагмент незаконченного рассказа. Эти строки, написанные от руки и не датированные, нашли в бумагах доктора Ральфа Гринсона, последнего психоаналитика Мэрилин Монро, уже после его смерти. Именно его голос услышал офицер полиции Джек Клеммонс накануне, в ночь с 4 на 5 августа 1962 г., в комиссариате Западного Лос-Анджелеса, когда в четыре двадцать пять утра раздался телефонный звонок из района Брентвуд.

«Мэрилин Монро умерла от передозировки», — пробормотал тусклый мужской голос. И когда ошеломленный полицейский переспросил: «Что?» — тот же голос с усилием повторил: «Мэрилин Монро умерла. Покончила с собой».

REWIND. В августе город потеет еще сильнее, чем весной. Загрязненный воздух розовой вуалью висит над улицами, которые даже в полдень обретают расплывчатость, напоминающую старые фильмы, подернутые дымкой цвета сепии. В 2005 году Лос-Анджелес еще менее реален, чем сорок лет назад. В нем больше металла. Он обнаженнее. Он серее. От тяжелого, давящего воздуха ломит глаза. В офисе «Лос-Анджелес Таймс», находящемся по адресу Первая Западная улица, 2002, Джон Майнер входит в кабинет журналиста Форджера У. Бэкрайта. Он высокого роста, сутулый и все время озирается, как будто сбился с пути. Старик (ему восемьдесят шесть лет) пришел рассказать старую историю.

Будучи заместителем начальника отдела судебной медицины окружной прокураторы, он присутствовал на проведенном Томасом Ногучи вскрытии тела Мэрилин Монро. В тот день он был свидетелем взятия проб слизистой оболочки рта, влагалища и ануса. Тому же следователю предстояло, шесть лет спустя, выполнить вскрытие трупа также погибшего в Лос-Анджелесе Роберта Кеннеди, которого подозревали в соучастии в организации убийства Мэрилин. Подозрение вызвало загадочное присутствие в крови актрисы 4,5 % снотворного (нембутал), причем не было обнаружено каких-либо следов его инъекции или орального приема. Отчет заканчивался фразой, которую Майнер непрестанно пережевывал все эти годы: «Самоубийство вероятно». Так было записано в протоколе расследования. В первых протоколах говорилось просто о самоубийстве или о возможном самоубийстве. «Действительно вероятно, если ограничиться физиологической стороной дела», — думал Майнер с того дня. Это не исключало того, что звезда потратила тридцать шесть лет на его осуществление и воспользовалась для этого рукой преступника. Он пытался подыскать другие выражения, чтобы описать произошедшее: «а foul play», грязная игра, или, как сказал доктор Литмен из Группы по предотвращению самоубийств, «а gamble with death», игра со смертью.

REWIND. Джону Майнеру, который уже давно ушел на пенсию, хотелось бы снова нажать на кнопку магнитофона с одной из кассет, записанных Мэрилин для ее психоаналитика в конце июля или в первые дни августа 1962 года. На эти кассеты Ральф Гринсон приклеил этикетку: «Мэрилин — последние сеансы». Майнер прослушал и расшифровал их сорок три года назад, но не сохранил записи у себя и ни разу с тех пор их не слушал. Они исчезли при жизни психоаналитика. Или после его смерти — кто знает? От них осталось только то, что Майнер записал своим скрупулезным почерком законоведа.

Поздоровавшись с журналистом, старик трясущейся рукой протянул ему пачку пожелтевших измятых бумаг. Бэкрайт пригласил посетителя сесть, протянул ему стакан холодной воды.

— Что заставило вас довериться прессе по прошествии стольких лет?

— Ральф Гринсон был порядочным человеком. Я был с ним знаком задолго до смерти его пациентки. До того как посвятить себя уголовному праву, я изучал медицину и слушал его лекции по психиатрии в УКЛА (Университет Калифорнии, Лос-Анджелес). Я уважал его и до сих пор уважаю. Его личность вызывала у меня огромный интерес. Через два дня после смерти Мэрилин Монро он попросил меня допросить его, потому что пожелал пересмотреть свои первые заявления для полиции. Он очень беспокоился о том, как бы его не представили в газетах как «странного психиатра» или «последнего человека, который видел Мэрилин живой, и первого, который видел ее мертвой». Он настоял на том, чтобы я прослушал две последние магнитофонные записи, которые он получил от нее в последний день, в субботу 4 августа 1962 года. Он оставил их мне, чтобы я их расшифровал, на том условии, что не разглашу их содержание даже окружному прокурору или следователю, занимавшемуся этим делом. После вскрытия у меня было слишком много оставшихся без ответа вопросов, чтобы отказаться от его свидетельских показаний, как бы трудно мне ни было сохранить их в секрете.