Державин - Олег Николаевич Михайлов

Славься сим, Екатерина,

Славься, нежная к нам мать!

После танцев автомат-персианин, сидевший на спине золотого слона, ударом в колокол подал сигнал к началу театрального представления. Императрица увидела сперва балет, а потом комедию Мармонтеля «Смирнский купец», где в роли невольников явились жители всех стран, кроме России.

Минуя заднюю колоннаду, Потемкин провел Екатерину II в зимний сад. Тут был зеленый дерновый скат, густо обсаженный цветущими померанцами, душистыми жасминами и розами. Соловьи оглашали сад трелями и щелканьем. Между кустами расставлены были невидимые для гуляющих курильницы с благовониями и бил фонтан лавандовой воды. Посредине высился храм, в котором стоял бюст императрицы, высеченный скульптором Шубиным из белого паросского мрамора. — Екатерина II была представлена в царской мантии, держащей рог изобилия, из которого сыпались орденские кресты и деньги.

Увы! Наград не хватило лишь измаильскому герою — Суворову…

В двенадцатом часу в театральной зале и амфитеатре был накрыт ужин. В боковых комнатах имелось еще тридцать столов для знати, да еще множество расставили вдоль стен, где гости ужинали стоя. Начался один из знаменитых потемкинских пиров.

Десять главных поваров разных национальностей трудились на кухне. Вся кухонная посуда была из чистого серебра, в том числе и чаны-кастрюли на двадцать ведер, где готовили уху из аршинных стерлядей и кронштадтских ершей.

Гостям предлагались кушанья:

Похлебка из рябцов с пармезаном и каштанами.

Говяжьи глаза в соусе, называемом «поутру проснувшись».

Гусь в обуви.

Терины с крылами и пуре зеленым.

Семга гласированная.

Окуни с ветчиною.

Черепахи.

Чирята с оливками.

Вьюны с фрикандо.

Фазаны с фисташками.

Голубята с раками.

Сладкое мясо ягнячье.

Гателеты из устриц.

Крем жирный, девичий…

Специально для императрицы была изготовлена «бомба а ля Сарданапал», блюдо, изобретенное потемкинским поваром, — картофелина, начиненная всевозможной дичью. Оно особенно нравилось Екатерине II, хотя вообще она недолюбливала изысканные кушанья, предпочитая всему разварную говядину с солеными огурцами.

После ужина императрица была приглашена на концерт вокальной и инструментальной музыки. Так как она не имела слуха, то просила сидевшего рядом Платона Зубова подавать ей знак, когда надобно хлопать.

Она уехала в два пополуночи.

Когда Екатерина II выходила из залы, послышалось нежное италианское пение под орган: «Здесь царство удовольствий, владычество щедрот твоих; здесь вода, земля и воздух дышат твоей душой. Лишь твоим я благом живу и счастлив. Что в богатстве и почестях, что в великости моей, если мысль тебя не видеть ввергает мой дух в ужас? Стой и не лети, время, и благ наших не лишай нас!..»

— Григорий Александрович, — сказала растроганная императрица, — вы доставили мне живейшую радость… Один бог знает, как я ценю вас, и нет меры моей благодарности…

Потемкпн пал пред ней на колена и с неожиданной для себя, почти старческой слабостию заплакал. Екатерина II вздрогнула. Ее острому взгляду в лице этого одноглазого великана, несокрушимого пьяницы, изобретательнейшего гастронома, ненасытного любовника, силача и патологического здоровяка, на мгновение открылись черты немощи и тлена. Странная тень прошла по зале, попризатушив огни, попритишив музыку и рокот толпы. Сказочной, небывшей явью предстали три молодых красавца и великана — гвардейские поручики Григорий и Алексей Орловы и унтер-офицер Потемкин. На нее прощально дохнуло забытым: веселием молодости, остротой ощущений, самонадеянным чувством вечности жизни. Она наклонилась к Потемкину, и слезы потекли из ее глаз.

После отъезда царицы празднество возобновилось с новой силой. Только Потемкин сделался мрачен. Он скоро напился пьян и несвязно нес всяческую нелепицу.

5

Светлейший князь сразу по приезде в Питер стал ласкаться к Державину и через двух своих секретарей, Попова и Грибовского, передавал, что хочет с ним познакомиться покороче. А после написания поэтом известных хоров стал вовсе за ним волочиться, желая от него похвальных себе стихов. Он подсылал к Державину Попова, чтобы узнать, чего поэт хотел бы получить. В свой черед, молодой фаворит Зубов, призвав Державина однажды к себе в кабинет, сказал ему именем государыни, чтобы тот отнюдь бы от Потемкина ничего не принимал и у него не просил:

— Вы и без него все будете иметь. Императрица назначит вас быть при себе статс-секретарем по военной части…

Державин в таковых мудреных обстоятельствах не знал, что и делать и на которую сторону искренне предаться.

Вскоре Потемкин, попросив поэта сочинить описание празднества в Таврическом дворце, пригласил его к себе обедать. Без сомнения, он ожидал великих похвал себе или, лучше сказать, обыкновенной лести. Когда Державин привез ему поутру свое сочинение, князь принял тетрадь в спальне и, учтиво поблагодарив, дал команду готовить обеденные столы. Но, прочтя рукопись и увидя, что в ней отдана равная с ним честь давним его соперникам — фельдмаршалу Румянцеву и Алексею Орлову, — с бранью выскочил из спальни, приказал подать коляску и ускакал невесть куды.

По дороге домой Державин говорил себе, что князь горяч, да отходчив.

«Ах! — простодушно сокрушался он. — Желал бы я ему всем сердцем благотворить, ежели б дворцовые обстоятельства не препятствовали…»

Последний раз они виделись, когда Потемкин уезжал в армию. Через Попова князь просил, чтобы Державин открылся, не желает ли чего. Поэт имел втепоры великую во всем нужду. Но, помня запрещение нового фаворита, сказал, что ему ничего не надобно. Потемкин поз®ал его в спальню, усадил рядом с собой на софе и, уверив в своем прежнем к нему расположении, кротко и ласково с ним простился.

В пути Потемкин ощутил умножение телесной слабости. Он еще храбрился и в Яссах объявил, что отнюдь не заключит мира с турками, если России не будет уступлена Молдавия и Валахия. Но день от дня князь чувствовал себя все хуже и хуже. Яссы ему так опротивели, что он называл их своим гробом. Наконец в седьмом часу пополуночи 7 октября 791-го года князь выехал в только отстраивавшийся Николаев. На другой день поутру он сказал сопровождавшим его Попову и племяннице — графине Браницкой:

— Будет теперь. Некуда ехать. Я умираю. Выньте меня из кареты. Я хочу умереть в поле…

Когда его положили на траву, он спросил спирту, намочил им голову и, полежав около часа, стал помаленьку отходить. Зевнув раза три напоследок, он так спокойно умер, как гаснет свеча без малейшего ветра.

Екатерина II несколько дней плакала и не раз повторяла: