Державин - Олег Николаевич Михайлов

встала и бросила на него тот орлиный взгляд, от которого всегда казалась выше своего небольшого роста.

Как обычно, душа ее была занята военною славою и замыслами политическими.

— Ты, чай, слышал, что турки вновь вооружаются и усиливаются в пограничных с Россией областях?

— Неужто мало им было Рымника, Измаила и Мачина? — искренне удивился Державин.

— Ах! — не слушая его, продолжала императрица. — Я не умру без того, пока не выгоню турков из Европы, не усмирю гордость Китая и с Индией не осную торговлю… Да-да. Ежели б я правила двести лет, то, конечно, вся Европа подвержена была б российскому скипетру… Что там у тебя?

Увы! Блистательные политические дела о военных приобретениях, о постройке новых городов и выгодах торговли, которые ее всего более увеселяли, были в руках прочих статс-секретарей. А у Державина оставалось все роду неприятного — жалобы на неправосудие, прошения о наградах за заслуги и милостях по бедности.

— Не прикажет ли ваше величество окончить дело Сутерланда?

Екатерина II поморщилась.

— Да где же оно? — наконец соизволила она отозваться.

— Здесь.

— Внеси его сюда и положь на столике. А после обеда в обычный час приезжай и доложи.

Державин исполнил ее приказание, откланялся и поехал домой.

Екатерина II погрузилась в чтение русских летописей. Она искала в них оправдания своему царствованию, собственным слабостям, толь часто влиявшим на ход ее самодержавного правления. Судьбы князей, междуусобицы и распри, дворские интриги, — все как будто бы подтверждало это. «Род человеческий, — писала царица, — везде и по вселенной единакие имел страсти, желания, намерения и к достижению употребляя нередко единакие способы…»

Когда императрица отвлеклась наконец от своей рукописи, она обнаружила на столике изрядный тючок. Удивляясь, откудова ему быть, кликнула Попова.

— Что это еще за бумаги? — встретила она его в чрезвычайном гневе.

Попов сузил свои хитрые татарские глазки:

— Не знаю, государыня. Видел только, что их Державин принес.

— Державин! — вскричала Екатерина II. — Так он меня еще хочет столько же мучить, как и якобиевским делом? Нет! Я покажу ему, что он меня за нос не поведет. Пусть его придет сюды…

Явившийся в назначенный час Державин попросил до-дожить о себе; ответили: велено ждать. Наконец от государыни вышел граф Алексей Иванович Мусин-Пушкин, обер-прокурор синода и известный собиратель старины, открывший впоследствии «Слово о полку Иго-реве». Он готовил к изданию «Русскую правду» и снабжал Екатерину II материалами по отечественной истории. Противу обыкновения Мусин-Пушкин весьма сухо поклонился поэту. Тот, недоумевая еще более, проследовал в кабинет и нашел государыню в ярости: лицо ее пылало огнем, скулы тряслись. Тихим, но грозным голосом она молвила:

— Докладывай…

Державин спросил:

— Как? По краткой или пространной записке?

— По краткой.

Он зачал читать, но она, отвернувшись, явила Державину свой грациозный профиль и, видимо, почти не внимала ему.

Державин кончил читать, встал со стула и, унимая раздражение, осведомился:

— Что приказать изволите?

Екатерина II снисходительнее прежнего сказала:

— Я ничего не поняла. Приходи завтра и прочти мне пространную записку.

Срывающимся голосом поэт возразил:

— Не поняли, как отсутствовали мыслями. Давайте, я еще раз прочту!

Она махнула рукою, пошла от него прочь, но Державин, распалясь, схватил ее за конец мантильи. Тогда Екатерина II закричала на самой высокой ноте:

— Попов!!

Тот вылетел из соседней комнаты.

— Побудь ужо здесь, Степан Васильевич. Этот господин, кажется, прибить меня хочет…

На другой день Державин, однако, был принят милостиво. Екатерина II даже извинилась, что вчерась горячо поступила, примолвя:

— Ты сам горяч, все споришь со мною!

— О чем мне, государыня, спорить? — миролюбиво отвечал Державин. — Я лишь читаю, что в деле есть, да и виноват ли я, что толь неприятные вещи должен вам докладывать?

— Ну полно, не серчай, прости меня. Читай, что принес.

Поэт перечислил, кем сколько казенных денег из кассы Сутерланда забрано. Первым был назван князь Потемкин, который взял восемьсот тысяч. Указав на то, что он многие надобности имел по службе и нередко издерживал собственные деньги, царица приказала погасить долг за счет государственного казначейства. Далее шли князь Вяземский, граф Безбородко, вице-канцлер Остерман, Марков и прочие бояре; с иных она приказывала взыскать, других — простить. Среди прочих сумм оказалось и пятнадцать тысяч рублей, выданных Сутерландом некоему стряпчему по делу с графом Моценигом.

— Ваше величество! — пришепеливая, сказал Державин. — Надобно исследовать, куда потрачена сия сумма. Как дело Моценига рассматривал один я, могут подумать, что деньги пошли мне на подкуп…

Помолчав, Екатерина II равнодушно заметила:

— Ну что исследовать? Ведь это за всеми видится.

Державина сие поразило. Он снес холодный, обидный ему ответ, решив, что все равно докажет свою чистоту.

Но вот среди должников покойного Сутерланда открылся и великий князь Павел Петрович. Екатерина II тут же зачала жаловаться, что он деньги мотает.

— Строит беспрестанно такие строения, в которых нужды нет. Не знаю, что с ним делать, — с неудовольствием проговорила она, как бы ожидая от докладчика одобрения своим мыслям.

Не умея играть роли хитрого царедворца, Державин потупил глаза и не говорил ни слова.

— Что же ты молчишь? — уже негодуя, подступилась императрица.

— Государыня, — тихо сказал Державин, закрывая бумагу, — наследника с императрицей я судить не могу!

Екатерина II вспыхнула:

— Поди вон!

В крайнем смущении, не зная, как ему быть, поэт направился в комнаты фаворита Платона Зубова. На него перешли многие из тех должностей, кои прежде занимал Потемкин: был назначен генерал-фельдцехмейстером, новороссийским генерал-губернатором, начальником черноморского флота. Вместе с тем юный фаворит избегал интриг, во всем подчинялся воле Екатерины II, был неглуп и имел доброе сердце.

— Вступитесь хоть вы за меня, Платон Александрович! — сказал сокрушенно Державин. — Поручают мне неприятные дела. Я докладываю всю истину, что есть в бумагах, а государыня гневается. И теперь по Сутер-ландову банкротству так раздражилась, что выгнала меня вон. Я ли виноват, что ее обворовывают?..

Зубов его успокоил и обещал в тот же вечер замолвить словцо перед императрицею. Но поэт надулся и решил — в который раз! — быть осторожным.

Екатерина II, тотчас приметившая, что он сердит, зачала спрашивать о прихварывавшей жене, о домашнем быте и не жарко ли ему и не хочет ли он пить? В прежние случаи он позабывал свою досаду, но тут, не вытерпев, вскочил со стула и крикнул в исступлении:

— Боже мой! Кто может устоять против этой женщины! Государыня, вы не человек! Я наложил на себя клятву, чтоб после вчерашнего ничего вам не говорить, но вы делаете из меня, что вам угодно.

Екатерина II засмеялась и сказала:

— Неужто это правда?

Но эту свою способность — вертеть людьми, подчиняя их себе, она не только прекрасно за собою знала, но довела до совершенства.