Агапея - Булат Арсал

лишних слов понял: после увиденного Албанец под таким буйным впечатлением, что боец из него сейчас самый никудышный. Женька сидел в углу развалин, и чумазое от сажи и грязи лицо было почти бескровно, а глаза источали ещё не ушедшее паническое расстройство.

— Хорошо, пойдёшь один. Ты прав. С ним ты сейчас не очень навоюешь, — согласился Бологур и хлопнул однополчанина по плечу.

Подозвал Мишку Мишина, приказал ползти на помощь к Костину и пояснил задачу на ближайшие десять минут.

Работали слаженно. Пашка открыл огонь из пулемёта и палил, пока Мишин не ткнул его в бок, подсказывая, что Саенко удачно прошмыгнул на место. Из дзота ответили, но не сильно усердствуя и не очень стараясь попасть в цель. Костин обернулся в сторону залёгших остатков штурмовиков и понял, что никто пока в атаку идти не собирается. Раздававшиеся стоны говорили лишь о том, что среди бойцов есть живые, но это совершенно не означало, что они способны продолжать бой. Обе единицы техники горели жарким пламенем, издавая едкий смрад от палёной резины и нечто напоминающее горько-сладкий запах горелого мяса… В машинах остались бойцы, и помочь им теперь не мог ни Бог, ни чёрт, ни главнокомандующий.

Пашка приладил коробок с лентой к пулемёту и, старательно прицелясь, снова вызвал пулемётную дуэль. Укроп начал было отвечать, как тут же прямо в бойницу влетела фугасная граната, посланная из ствола «шайтан-трубы» Саенко. Из отверстия мгновенно выскочил огромный язык пламени, и насыпь, покрывавшая собой амбразуру, гулко дёрнулась изнутри так, что стряхнула сама с себя густую пыль, поднявшуюся тут же высоко над ней.

Дело сделано. Пашка ткнул в плечо Мишина и кивнул в сторону ночного укрытия, где их, очевидно, уже ожидал Бологур. В бою так бывает, что начинаешь понимать друг друга без слов и даже намёков. Разве правая рука ждёт указаний от левой, когда человек делает какую-либо работу? Одна нога всегда следует за другой, не спрашивая предварительного разрешения, иначе нельзя передвигаться. Так и на войне, когда, начиная с малой группы бойцов, заканчивая целыми полками, армия обязана быть единым организмом. По-другому нет победы, по-другому — смерть и могила.

У штурмовиков наконец послышалось шевеление, редкие возгласы на трёхэтажном диалекте, зазвучавшие несколько веселее и однажды перешедшие в откровенный смех. Это могло означать всё что угодно: элементарное радостное облегчение от того, что не в этот раз, выхлоп истерики и даже первые признаки того самого «ку-ку», которым легко «заразиться» любому из смертных, перед глазами которого отрывает голову соседу по окопу или десанту на броне. Война, брат, такая с… ка!

* * *

Казалось странным, что группа Бологура всё же не подверглась обстрелу минами. Уничтожены две долговременные огневые точки, а в ответ тишина…

— Нас по ходу за часть штурмовой группы приняли. Два дота потеряли, а другие показывать не спешат. Непонятно, где их хвалёные дроны? Чего они их не используют? Вон и штурмов тупо минами накрыли по старинке, и всё… — рассуждал вслух ефрейтор Вася Бологур, на минуточку возомнивший себя не просто тактиком уличных боёв в городских кварталах, но и стратегом по блокированию целого мегаполиса, хоть бы и размером с пригородный посёлок с большим коровником в придачу…

— Да у них просто коптеров нету, кончились все, — спокойно и непринуждённо ответил на его рассуждения Костин. — Там, поди, свои прапора есть, которые всё скоммуниздили и продали за самогон. Чего тебя это волнует? Чую я, что больше штурмов сегодня не будет. Выставляй, Вася, дозор, и надо нам тут поспать чуточку. С вечера глаз не смыкали, а ещё сколько нам тут держаться — один шайтан знает…

— Эх! Жаль, связи нету с Рагнаром. Пока штурмы дальше нас не уйдут, мы здесь куковать будем, если не накроют раньше срока, — согласился Бологур и тут же дал распоряжение: — Мишин в дозор, его меняет Албанец, за ним Костин, а там и я постою. Саенко, спи. Пойдёшь последним. Стоим по часу.

Наступила оглушительная тишина.

* * *

Агапея проснулась среди ночи с тревожными мыслями. Она даже и не спала, лишь изредка уходя в дремоту и тут же открывая глаза от неуютных мыслей. В груди уже давно поселилась тревожная тоска, а из головы не выходил Паша. Точнее, его последний, брошенный на прощание взгляд, когда такси резко увезло его в часть. Он успел позвонить и предупредил, что они уезжают дальше, чем были в последнюю командировку, и на неопределённое время. Связи не было уже несколько дней, а спросить или узнать о его судьбе было просто не у кого. Оставалось слушать сводки по телевизору и уже по наитию пытаться понять, где сейчас наиболее опасная точка на линии соприкосновения.

Опасно было везде. Практически с каждого километра фронта, протянувшегося на тысячи километров от Харьковской области до Херсонщины, приходили сдержанные сообщения о ежедневных боях, обильно сдабриваемые победными реляциями из центральных каналов. Агапея понимала, что Паша может быть на любом из множества участков и позиций. Из-под Харькова союзные войска отступают. От Донецка никак не могут выдавить и отогнать ВСУ подальше от города, центр которого под ежедневными обстрелами. Идут кровопролитные бои за Бахмут, Авдеевку, Пески. Впервые Агапея прислушалась к фразе «мясные штурмы». Она и раньше что-то слышала с экрана, но не придавала этому значения. Но теперь это всё относилось и к ней лично. Там был он, и эта напасть теперь была частью её ежеминутной жизни, наполненной отчаянным беспокойством.

«Боженька! Прошу тебя! Не дай ему погибнуть и пропасть на поле боя! Сбереги его для меня! До конца жизни буду в церковь ходить и молиться за всех неповинно убиенных! Только верни мне его живым! Пусть без ноги или руки, но только живым!» — повторяла она каждый день, ложась в постель, и засыпала с молитвой, которую придумала для себя сама, так как не знала тех стандартных обращений к Богу, которые можно было услышать от богобоязненных старушек или от батюшек в церквах. Но в ту ночь у неё так и не получилось забыться сном, а в один момент она резко почувствовала пронизывающий страх, тут же перешедший в панику…

* * *

— Паша, а ты мне расскажи про эту девушку, что на фотографии была, — тихим шёпотом попросил Бологур Костина, когда парни разошлись по местам.

— Не дашь ты мне поспать, братуха, — недовольно ответил Павел и тут же сдался: — Ладно. Расскажу. Только, братка, никому, и даже Рагнару. Идёт?

— Ты меня знаешь уже столько лет и спрашиваешь?

— Слушай… Я ведь её себе сначала придумал.

— Как это «придумал»?

— Ну,