Операция «Спасти кота» - Нелли Ускова

на ответ. Никита отвечал, пусть спустя двадцать – тридцать минут молчания, но отвечал. И Сеня вдруг осознал, что и он такой же, даже сейчас. Всегда, когда на него давили, что-то требовали, Сеня становился пружиной, сжимался, включался протест, но отвечал спокойно, лишь когда его оставляли в покое. Соня видела их сходство, но ключ не подобрала. Они открывали ей только то, что хотели, оба, или сдавались под её натиском, потому что любили.

Соня, конечно, била тревогу, пока их не было, постоянно писала и названивала, волновалась, даже просила к телефону Никиту, чтобы убедиться, что он цел и невредим.

Первым делом, когда вернулись, Сеня попросил у Сони прощения, его грызла совесть все эти дни, что он ранил её словами:

– Солнце, прости, что сказал про усыпление. Ты была права, единственное животное, которое следует усыпить – это я, – горько хмыкнул он. – Но, похоже, я наконец-то очнулся.

Эта поездка изменила обоих. Сеня теперь в любой ситуации защищал Никиту и старался не прикасаться, как бы тот не сходил с ума. Даже от Сони отстаивал интересы и желания Никиты. А мальчик, наоборот, привязался к Сене и ходил хвостом, каждый раз спрашивая: «Ты куда?»

И Сеня брал его с собой везде: на тренировки по футболу, в тренажёрку, в магазин, на встречи с друзьями, однажды даже притащил в пожарную часть на экскурсию. Сене самому становилось спокойнее, когда Никита был рядом, даже если тот утыкался в телефон. Брал его смотреть дома в Подмосковье, и именно Никита выбрал участок с небольшим домом в Зеленограде, куда они, спустя полгода, переехали.

Эти поездки с Сеней Никита обожал, называл «приключениями», хотя они просто разговаривали в машине, без телефонов, без музыки, или просто молчали. Но даже в этом молчании им обоим было комфортно друг с другом. Вместо угроз и наказаний Сеня спокойно предупреждал: «Я тебя не возьму с собой в очередное приключение!»

Сеня всё думал, как помочь Никите справиться с травмами. С психологами тот отказывался общаться, не доверял. Сеня пару раз проконсультировался у штатного психолога в МЧС, как ему лучше обсуждать с ребёнком «больные» темы.

Некоторые советы помогали, но когда Сеня пытался говорить с Никитой деликатно, фразами, которым научила психолог, то Никита словно чувствовал фальшь, сразу закрывался. И тогда Сеня молчал – это был единственный верный путь. Мальчику, наверное, нужен был психолог, который всё время молчит, потому что иногда, затрагивая какую-то тему, они могли вернуться к ней только в следующую поездку. Время между ответами Никиты на некоторые вопросы могло доходить до недели. Но зато он доверял Сене, раскрывался, прислушивался. Сеня, наверное, за всю жизнь ни с кем так много и откровенно не разговаривал, как с Никитой. Зато у мальчика в голове понемногу всё раскладывалось по полкам, пусть и через мировоззрение Сени, но тот стал многое понимать, менялся. А Сеня так же по совету психолога просто принимал Никиту таким, какой он есть, и этого хватало мальчику сполна.

Но Сеня никак не мог простить отчима Никиты, и через Пашу, лучшего друга, что работал в МВД и выяснял порой для Сени информацию, узнал, что тот сидит в тюрьме за разбой. Достаточно было лишь немного просочиться правде, чтобы из тюрьмы тот больше не вышел – там педофилов особенно не любили.

Соня постоянно допрашивала Сеню, что же произошло в той поездке в Ярославль – сложно было не заметить изменений в их отношениях с Никитой. Но Сеня отшучивался:

– Мы просто поговорили.

Соня всё-таки смогла вытянуть историю про кота и девочку, что привело её в ужас. И она вновь заговорила с Никитой о походе к психологам. Про отчима Никиты Соне явно не стоило знать – для неё это стало бы сильным ударом, хоть Соня и дарила тепло, но часть боли всё-таки забирала, и с этой болью ей было тяжело справиться.

Но у Сони теперь хватало других забот. После того, как она сводила Тёму в музыкальную школу, его там всё время пытались разорвать, каждый музыкант хотел заманить ребёнка на свою сторону. Тёма оказался одарённым ребёнком, впрочем, Сеня этому не удивился: ведь тот ежедневно сидел чуть ли не целыми днями за синтезатором. Соня наклеила ему на клавиши разноцветные наклейки с рожицами, так и научила его играть, раскрасив ноты в нужные цвета, а уж сколько она ему пела и играла со времён больницы, наверное, каждый бы ребёнок рядом с ней стал музыкальным гением.

– Не перегружай его, – лишь мог сказать Сеня, когда Соня в очередной раз рассказывала, как Тёма почти с ходу начинал осваивать какой-то новый музыкальный инструмент. Она очень радовалась его успехам, преподаватели чуть ли не на руках его носили, а Тёма и сам был счастлив всех радовать и получать порции восхищения.

С Никитой по-прежнему было трудно, хоть он и увидел в Сене оплот безопасности, в котором так нуждался, привязался, невольно подражал, но вспышки агрессии контролировать не мог, да и реагировать по-другому не умел. Школу прогуливал, учиться не хотел, и травля одноклассников из-за того, что он приёмный, делала его ещё более асоциальным и агрессивным. Очередная драка не заставила себя долго ждать – Никита подрался прямо на уроке физкультуры, спустя месяц после той. И Сеня с радостью и облегчением забрал его из школы, когда встал вопрос об исключении. Коррекционный класс жил по каким-то своим правилам, правилам выживания, а этого Никите хватило в детдоме.

И стоило его забрать из школы, как Никита сразу начал расти, и в рост, и как личность. Удивительно, но он выглядел как семилетний ребёнок, когда его только забрали из детского дома. А когда ушёл из школы, стал очень быстро расти.

Соне было трудно самой учить его, даже когда Сеня с ней поделился ключиком, ей просто не хватало выдержки, и уже через пять минут она начинала стучаться с наводящими вопросами, Никита психовал, и на этом обучение завершалось.

У Сони было своё оружие, хоть она им и не пользовалась, но зато это оружие разило наповал даже Никиту. Как-то Сеня отсыпался после дежурства, но его разбудили крики: Соня ругалась, Никита в ответ орал на неё, а потом всё стихло, дверьми никто не хлопал, не кричал, но взволнованный тон Сони насторожил: