Всего один век. Хроника моей жизни - Маргарита Былинкина

3. — За предоставление указанного в § 1 исключительного права «Издательство» обязуется уплатить «Автору» гонорар в размере 1.000 (Одна тысяча) рублей за авторский лист, а всего 8.000 (Восемь тысяч) рублей. <…>

9. — Если принятое «Издательством» произведение «Автора» не будет выпущено в свет в силу запрета со стороны Главлита, то «Издательство» возвращает «Автору» ненапечатанную рукопись, и договор считается расторгнутым без права «Автора» на получение гонорара за предоставленную рукопись. <… >

Подписи:

С. Дангулов

М. Былинкина

Слава Богу, «Главлит» Испанию пропустил, и я получила первую в жизни внушительную сумму, в четыре раза превысившую мою в целом приличную зарплату.

Роман «Дети Максима Худаса» на первый взгляд был легок и прост, но именно изящество стиля требовало при переводе немалого профессионального писательского опыта. Я же, научившись в редакции править чужой, в основном публицистический текст, плохо видела саму себя со стороны и, перелагая испанский текст, оказалась в плену у языка-оригинала. Поэтому я онемела от изумления, когда Савич возвратил мне мой перевод. Рукопись была не просто исправлена, а, как мне показалось, исковеркана и измазана черными чернилами. Обаятельный Овадий Герцович смотрел на меня добрыми голубыми глазами и мягко говорил: «Здесь более подходит слово «мысль», а не «идея». В языке крестьян нет слова «идея»… А вот здесь… И здесь…»

Роман Ландинеса был опубликован в № 7–8 журнала «Иностранная литература» в 1957 году и в «Худлите» в 1958 г. Это — моя первая переводческая работа.

Я с удовольствием постигала азы художественного перевода, с еще большим вниманием читая переводные работы опытных мастеров из так называемой школы Ивана Кашкина, переводившего романы Хемингуэя. Меня увлекала перспектива приобщения к этому виду литературного искусства, но незащищенная диссертация беспокоила, висела тяжелой гирей на ногах. Предстояло еще написать и опубликовать статьи по теме диссертации, хотя лингвистика уже отходила в прошлое, и появился новый большой интерес. Только мама, никогда не вмешивавшаяся в мои дела, время от времени напоминала: «Надо бы завершить начатое, ученая степень нужна в нашей жизни…»

Случайная встреча с профессором Будаговым на Большой Никитской встряхнула меня, напомнив о моем «хвосте».

Рубен Александрович стоял, смотрел на меня грустными армянскими глазами и почти молил: «Одну, ну две статьи…» Меня бросило в жар от стыда. Он поверил в меня, у него никогда еще не было аспирантов, не защитивших диссертацию, а я ведь, между прочим, оказалась в «Иностранке» фактически благодаря ему. И я твердо решила доделать дело, которое, правда, доделывалось еще несколько лет.

Именно в это время, в 58-м году, мне удалось совершить первый вполне самостоятельный прорыв в переводе. Вдруг, именно «вдруг» мне открылись многие тайны этого искусства.

Вера Николаевна Кутейщикова посоветовала Валерию Сергеевичу Столбову, заведующему редакцией Испании и Латинской Америки издательства «Художественная литература», дать на перевод мне и Наталии Леонидовне Трауберг (в ту пору тоже начинающему переводчику) нашумевший за границей роман «Сеньор Президент» гватемальского писателя Мигеля Анхеля Астуриаса, который позже стал лауреатом Нобелевской премии по литературе2. Н.Трауберг переводила первую часть романа, я — вторую, а также отредактировала обе части.

Интересно, что я приступила к работе над второй частью книги, не зная, о чем идет речь в самом начале и не ведая об особенностях авторского стиля. Надо сказать, что Астуриас был одним из основоположников магического реализма, о котором у нас ни переводчики, ни читатели еще слыхом не слыхивали. К счастью, переводчики уловили дух, стиль и смысл этой прекрасной вещи, которая имела успех и впоследствии много раз переиздавалась, начиная с «Худлита» (59 год) и кончая «Панорамой» (2000 год).

Эта работа, которая удалась, заставила меня сделать для себя два вывода. Во-первых, художественный перевод требует максимально точного воспроизведения стилистических особенностей и смысловых нюансов оригинала и отвергает отсебятину (именно поэтому нам с Трауберг, которая тоже придерживалась этого принципа, удалось сделать в общем единую вещь, хотя мы переводили ее разные части). Во-вторых, стало ясно, что мне легче одолевать красочный и образный язык писателя-живописца с его аллюзиями и потайным смыслом, чем прозрачный и ясный язык писателя-акварелиста с незатейливой речью. Ландинес преподал мне первый полезный урок, но Астуриас открыл мне мои собственные предпочтения и возможности.

Отныне надо было ухитряться ехать в тарантасе, в который были впряжены лебедь, рак и щука — «долг», «работа» и «увлечение». Иными словами, одновременно писать статьи по диссертации, составлять и редактировать литературную хронику в журнале и заниматься художественным переводом с испанского на русский.

К счастью, работа в редакции начиналась в полдень, и нам предоставлялся один свободный «творческий» день, да еще был месячный отпуск, когда тоже можно было заниматься только своими делами. Когда мы с мамой были летом 58-го года в Ялте, там я и начала переводить «Сеньора Президента». Прочитав очередное Витюшечкино письмо, я брала книгу, словарь, коврик, и мы шли в дикий парк Чукурлар, «на горку», где усаживались под какой-нибудь сосенкой на сухую ароматную траву. Жаркий пьянящий дух чабреца приносил удивительную ясность мысли, и легко находились краски, масляные краски, какими писались астуриасовские образы на русском полотне.

С этого же 1958 года мы стали выезжать на дачу, снимать комнату с терраской и жить летом в Подмосковье, как когда-то в Костине. С той только разницей, что в ту далекую детскую пору по вечерам встречать маму на станцию отправлялась я, а теперь она, свободная от служебного рабства, выходила к восьмичасовой электричке встречать меня, нагруженную сумками и авоськами.

Началась летняя «малинская» эпопея в поселке Малино по Ленинградской железной дороге, километрах в тридцати от Москвы, где, ни много ни мало, мы прожили с 58-го вплоть до 75-го года.

Поначалу в летние месяцы здесь собиралась почти вся костинская гоп-компания, хотя и порядком видоизмененная. Старинные приятельницы: Лида Березовская, Наташа и Милуша Потоловкие — стали дамами свежепенсионного возраста, кое-кто уже обзавелся внуками.

Тетя Милуша Артемова-Потоловская, — все такая же зеленоглазая, с блестками прежнего шарма, — жила со своей послевоенной двенадцатилетней дочкой Мариной, не в мать пышноволосой, но большеглазой и — в будущем — большой охотницей до радостей жизни. Младший сын Милуши Володя (бывш. Вовка, любитель конфет) стал двадцатичетырехлетним статным парнем, женатым на Галине Румянцевой, миловидной жеманнице с властным характером. Володя любил возить трехлетнюю Зою, свое прелестное чадо, в коляске по лесным дорожкам, а Заинька любила по пути выбрасывать из коляски все, что попадало под руку: игрушки, туфельки и отцовские вещи. Бедному молодому отцу приходилось разворачивать коляску и на обратном пути собирать все посеянное дочерью. Трехлетняя малышка уже хорошо говорила по-русски и чувствовала нюансы родного языка. «Слезь, гадина», — уверенно сказала она моей маме, которая случайно села в лесу на «Зоин пенек». В далеком будущем Зоя Владимировна Артемова станет красивой и способной — к языкам и на известные безрассудства — женщиной, ценным сотрудником фирмы «Майский чай».