Палачи ада. Уроки Хабаровского процесса - Александр Григорьевич Звягинцев

кухне в повседневной одежде. Более того, обслуживающий персонал не попадал на кухню, не побывав предварительно в душе. Рацион солдат хозяйственной роты и персонала лагеря из числа военнослужащих советской армии был значительно беднее генеральского. На высоком уровне в лагере было также поставлено медицинское обслуживание и обеспечение лекарственными препаратами.

По воспоминаниям сотрудников, с которыми нам довелось общаться в ходе съемок документального фильма, отношения между администрацией, персоналом лагеря и генералами были корректными. Со всеми сотрудниками, включая роту охраны, проводились беседы: людей настраивали на соответствующее поведение в отношении пленных. Военнопленные в большинстве своем спокойно относились к руководству лагеря и персоналу. Что касается японцев, то они участвовали во внутренних хозяйственных работах, увлекались садоводством и огородничеством. Им была предоставлена возможность отправления религиозных обрядов и самостоятельной организации досуга.

Как вспоминает Г. П. Головин, бывший солдат службы внешней охраны лагеря, японские военнопленные в первое время пребывания в лагере явно испытывали дискомфорт. Несмотря на вечно присутствовавшую на лице улыбку, корректное поведение, поклоны при приветствии, они с трудом контактировали с персоналом. Однако вскоре трудолюбивые, организованные, не теряющие оптимизма заключенные, многие из которых неплохо освоили русский язык, освоились и заслужили доброжелательное отношение персонала и лагерной администрации. Отношения же японцев с немцами оставались прохладными: генералы вермахта проявляли по отношению к ним высокомерие.

После смерти Сталина и в связи с некоторым улучшением советско-японских отношений в середине 1950-х гг. лагерь неоднократно посещали различные японские делегации.

Члены делегации осматривали жилые и иные помещения, а также территорию лагеря, высказывая при этом свое удовлетворение чистотой и порядком. Все разговоры с осужденными сводились главным образом к вопросу о возвращении их на родину.

Процесс репатриации после смерти Сталина, что называется, пошел — очень многие иностранцы, осужденные на закрытых и открытых процессах, были переданы в 1955–1956 годах властям своих стран. Это не афишировалось в СССР — жители пострадавших городов, хорошо помнившие речи прокуроров, явно не поняли бы таких политических маневров.

Командующий Квантунской армией генерал Ямада был досрочно освобожден от уголовного наказания и, согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР от 25 февраля 1956 г., подлежал срочной репатриации на родину.

В своих дневниковых записях периода возвращения из Ивановской области в Японию Ямада с грустью вспоминал друзей по лагерю, с которыми не успел проститься, отмечал сердечность и внимательность сопровождавших его советских сотрудников. В традиционных японских четверостишиях — хокку — он описывал безграничные просторы России и состояние своей души:

Воды широкой Волги указывают на вечность Вселенной. Знаменитая Волга ныне не оглашается песнями бурлаков. Вдалеке, в деревне, виднеется колокольня церкви. Солнце село за краем полей, и только темный силуэт колокольни все еще заметен.

В письмах на русском языке к сотрудникам НКВД и медицинскому персоналу лагеря бывший заключенный, как уже говорилось, выражал благодарность «за сердечную заботу и помощь», «за любезный, равносильный родственному уход» во время болезни, «за проявленное внимание вплоть до мелочей».

Репатриация остававшихся на территории Советского Союза японских военных преступников состоялась после подписания 19 октября 1956 г. совместной декларации о прекращении состояния войны. В середине декабря 1956 г. они были доставлены пассажирским поездом из Иванова в Москву.

Сохранились воспоминания Г. П. Головина, изданные в областной газете Иванова в 1996 г. Бывший солдат охраны лагеря рассказал: «В 1956 году пленных отправили домой. Был митинг, выступал начальник Управления внутренних дел Ивановской области генерал Портнов. Перед отправкой всем выдали четырехдневный сухой паек. В него входили: колбаса копченая, масло, сыр, сигареты, 3,5 кг белого хлеба, 0,5 кг шоколадных конфет, печенье, мясной паштет, консервы, икра кабачковая. Также снарядили их и одеждой. Каждому выдали по костюму с галстуком, пальто, хромовые офицерские ботинки, фетровую шляпу и две пары шелкового и трикотажного белья». Запомнил все так точно Головин потому, что сам выдавал эти вещи со склада. Вернули японцам и все изъятые и описанные при аресте личные вещи. По просьбе репатриантов для них была организована экскурсия по Москве. А в Хабаровске, в Доме офицеров, где 7 лет назад проходил судебный процесс над военными преступниками, местные власти устроили прощальный банкет с концертом и угощениями. Об этом вспоминал бывший военный переводчик Анатолий Протасов, который на протяжении всего судебного процесса переводил вопросы следователей обвиняемым.

Столь внимательное отношение к японским военнопленным соответствовало тогдашней политике советского правительства в Азиатско-Тихоокеанском регионе — шло послевоенное переустройство мира. Те, кто был осужден на небольшие сроки, отбыли полностью наказание в советских лагерях. Остальные попали под действие Указа Президиума Верховного Совета СССР об амнистии осужденных в Советском Союзе японских граждан от 13 декабря 1956 г. Это соответствовало ст. 5 совместной советско-японской Декларации о восстановлении дипломатических и консульских отношений, подписанной 19 октября 1956 г. в Москве.

Прошедшие лагерь японцы, с которыми ежедневно проводилась двухчасовая «политпросветработа», которые изучали русский язык и которым был предоставлен доступ к музыке, библиотекам, рассматривались, очевидно, как дружественный СССР человеческий ресурс и хороший потенциал для политики сближения между двумя странами. Кстати, позитивный настрой по отношению к СССР и России у бывших японских военнопленных сохранился на долгие годы, и уже в Японии они не позволяли себе каких-то резких высказываний о содержании в плену.

Японских военнопленных передали представителям японских властей 23 декабря 1956 г. в порту г. Находка.

За время пребывания в Чернцах скончались пять японских военнопленных: Фумитака Коноэ, Юудзиро Ногучи, Масатаки Сиина, Томио Карасава и Такаацу Такахаси. И родственники посещали их могилы.

«О приезде делегации нам сообщили за три дня, — вспоминает бывший председатель сельской администрации Юнона Гущенко. — Мы приготовили для них носки, резиновые сапоги, купили саженцы цветов. На сельском кладбище, на участке, где были похоронены японские и немецкие военнопленные, приехавшие родственники устроили целый ритуал: покрыли могилы национальным флагом, долго говорили, потом молчали, даже пели… С собой они привезли желтые тюльпаны. Каждый брал цветок и возлагал на могилы. Японцев тогда очень поразило, что место захоронения находится в порядке…»

Ну что тут сказать… Конечно, все это очень трогательно и мило — стихи, цветы, благодарственные письма, но как понять, что это были те же самые люди, что творили совершенно бесчеловечные опыты над безвинными жертвами и были готовы уничтожить миллионы и миллионы?

* * *

В Японии Хабаровский военный процесс также вызвал значительный общественный резонанс, но это произошло спустя определенное время как осмысление трагических событий войны. В 1967 г. вышла книга Такаси Симамуры «Три тысячи подопытных людей», а в 1974 г. — книга Сэйдзабуро Ямадзы «Военный трибунал по делу подготовки бактериологической войны. Эти книги не были переведены и в СССР не издавались.

Из японских авторов в СССР изданы Хироши Акияма — книга