Ковчег-Питер - Вадим Шамшурин

Отец остановил машину под пригорком. Наверху лаяли собаки.

– Скоро буду, – я побежал.

Еще издали я увидел, что дом наш завален – не выдержал десяти годов.

Загребая снег, я вышел к нему, как к родному. И банька тоже – без окон и дверей, ну надо же!

Остановился, оглядывая порушенное. А еще минуту назад вы были у меня перед глазами целехонькие…

В избе провалился потолок – внутрь не зайти, только до порога. Я втиснулся бочком: ломаный кирпич, камень, сор, снег. В окна без ставней сунулся – ни нар, ни стола – щелястые бревна с паклей, да и только…

Окинул пейзаж, замер. Припомнил былое. Вздохнул полной грудью. Жаймушка.

Глянул на дорожку – путь к Николаю. Идти, не идти? Потоптался несмело и пошел огородами в его сторону. Остановился поодаль: дом Николая стоял темный, с распахнутыми настежь ставнями – одной стороной он слегка завалился на бок, как растянутая вкривь гармонь. Неухоженный дом. Или нежилой?

Еще минута – и все останется в прошлом. Николай, жилище его, две комнаты, телевизор. Все исчезнет!

А может, там он, у себя? Крепится. Новые соседи – легче.

Я не стал подниматься выше. Не стал проверять – там он или нет. Махнул рукой, отвернулся от темного дома и, злясь на самого себя, пошел вниз. К отцу.

13

Квартиру купили родители. Я даже толком не воспринимаю ее как свою – общая, наша.

Накопили на первоначальный взнос, а потом оформили ипотечный кредит. Новый дом, высотка. Не в центре, но и не на окраине.

Меня особо радует, что не в старом фонде. Хочется свежести и воздуха, а не вечной видимой печати прошлого. Тем более я пожил в центре. Невский проспект, чистая комната, приличные соседи.

Я не думал, что в обозримом будущем смогу жить в своем. Слишком долго снимал, свыкся. Сначала в Красноярске – общага, секционки, квартиры. Потом в Петербурге – коммуналки. Обживался на каждом месте и неизменно находил плюсы такой передвижной жизни: новые люди, постоянное окружение, в себя не уйдешь, не замкнешься, тонус опять же, стимул бежать вперед, стремиться к чему-то большему.

Родители только не уставали вздыхать, приезжая в гости и ютясь в очередном боксе, иногда на полу – на Невском кровати у меня не было. Тем более – мужчина, семьей обзаводиться пора.

Сейчас уже по другому поводу вздыхают. Особенно папа.

Мама видела ребенка, приезжала к Вере два раза. Оба раза посидела, поговорила, попереживала, что все так получилось, и уехала. Чужой человек.

А я места себе не находил, пока ждал. Вернулась – «Ну что?!» А сказать нечего. Оба раза на лице – досада и непонимание.

«Какой? Бойкий, шустрый, много смеется. На тебя похож… А еще внимательный и серьезный. На меня глядел долго, изучал. Что за непонятная тетя?..»

Мы с Верой вместе были, когда я в квартиру переехал. Она мне на новоселье туалетный набор подарила. Там кусочек мыла желтый был, с фантастическим запахом. Почти как в окно ночью в Петербурге выглянуть и вдохнуть полной грудью. Или в Кызыле на балкон перед сном выйти в разгар лета – дурманящий запах степных трав.

Пока тот кусочек мыла цел был – медовый месяц продолжался. Медовый месяц отношений. И новизны ощущений в долгожданной квартире. Я специально тем мылом пользовался редко – только лицо слегка, для запаха.

Потом все исчезло. Кроме того желтого кусочка. Я крохотный обмылок оставил и сохранил. Чтобы помнить, как бывает. Как должно быть.

14

После возвращения из Кызыла я поймал себя на мысли, что не чувствую себя в своем петербургском доме как дома. Он принадлежит мне, но я не принадлежу ему. Он подобен домашнему животному – щенку, который любит меня, своего хозяина, а я, погруженный в заботы, не замечаю его в упор. Он ходит по пятам, заглядывает в глаза, а для меня он – пустое место.

Дело, конечно, не в заботах. Дело в постоянной боевой готовности. Я не могу погрузиться в квартиру, как в удобный диван, не могу успокоиться, не могу расслабиться. Я смотрю в раскрытую дверь, в окно и чего-то жду. Если огляжусь по сторонам, значит, приму ее, без сомнения, уютную. Приму как факт, как свершившееся. Смирюсь со сложившимся положением. А значит – сдамся. Растворюсь в квартире. Стены без семьи – лишь место обитания, место ночлега, но не очаг! И потому я бегу этих стен. И в то же время хочу, очень хочу, как в детстве, ощутить наконец тепло родного лона.

Все строго функционально в моем доме, эстетизм сведен к минимуму. Белая широкая стена комнаты, на которой ничего нет. Она создает иллюзию пространства. Она олицетворяет тишину и покой. По правде говоря, у меня просто не доходят руки, чтобы уложить стену в тонкий пробковый лист, и украсить его географическими картами, репродукциями художников, фотографиями. А может, намеренно не доходят.

Над огромным рабочим столом – разветвленная полка. На самом верху – сухой цветок от Веры. Она пришла ко мне однажды с этим цветком, подаренным ей на работе к празднику, – роза в декоративном ложе из шерстяных нитей. И поставила в вазу: «Пусть постоит, не хочется через весь город к себе везти». С тех пор и остался, высох до желтых стружек, не выбрасываю.

На подоконнике – музыкальный центр. Он из коммуналки с Невского. Хозяйка сказала: «Забирай, если нужно». Забрал. Хотя включаю редко. Нужен повод – почти праздничный. Как Новый год с Верой, когда первый и единственный раз станцевали вместе: «От тебя до меня – лишь окно с погасшим светом…» Или приезд мамы, когда, чтобы сгладить тишину, я включаю на музыкальном центре радио. А так – тишина в моем доме царствует. Подруга белой чистой стены. Без дела музыкальный центр стоит. Ждет праздничного повода. И я с ним.

Диван удивительно компактен и в то же время просторен. Он затянут в элегантный шелковый чехол – ни намека на пыльный плюш. Покупали вместе с отцом и его сестрой, тетей Наташей: они приехали из Белоруссии смотреть квартиру – отец в очередной раз летал в гости к матери, к родным. Мы выбрали в магазине понравившийся диван, заплатили отцовские деньги и вместе затащили его на наш 21-й этаж – грузовой лифт еще не работал.

В тот же день приехала Вера – знакомиться, мне не терпелось показать им свою красавицу! Первый случай, когда я накрыл стол в комнате – вожделенная семейная идиллия, почти тот самый очаг.

Вера просидела весь вечер прямая и молчаливая. Отец и тетя Наташа были разговорчивы и снисходительны.