Факультет патологии - Александр Минчин

– Тетя Лиля, это Саша.

– Что с тобой, Сашуля?

– У меня что-то с носом, не то со ртом, я не знаю.

– Что случилось?! Ты подрался.

– Нет, да это и не важно, я приеду сейчас, вы мне что-нибудь сделаете?

– Конечно, конечно, немедленно приезжай. Подожди, ты можешь сам добраться, а то я пришлю за тобой машину?

О Господи, вой, сирена, «скорая».

– Не надо, все нормально. Только прошу вас, маме не говорите ни слова и не звоните.

– Да что случилось, Сашенька, ты волнуешь меня?!

Я роняю трубку, та вешает ее на рычаг. Как телефонистка, но только вежливая.

Я поднимаюсь все-таки и по стенке дохожу до ванны, санузла, так как ванной это назвать нельзя. Останавливаюсь у зеркала и наконец вижу свое отражение. Я смотрю на свое лицо и осознаю, что мой нос сдвинут вправо, примерно на полтора пальца от переносицы. Вот и все, думаю я, как это просто. Господи! и это на всю жизнь! Да кто ж пойдет со мной теперь куда! какая?!

Я омываю рукой всю кровь, и кажется, что она никогда не кончится; споласкиваю кровь, а тонкая струйка все равно льется из разреза у переносицы. Это от очков, он разбил, я их иногда ношу, когда работаю или кино смотрю. И изнутри тоже льется, – я затыкаю ватой, которая есть у меня.

Ногами потом выхожу из ванной.

– Куда ж ты такой пойдешь, – голосит она, – у тебя вся рубашка в сгустках.

Рубашку я не видел.

– Не говори про него, умоляю тебя, его же посадят. Ему три года назад запретили драться, с последним предупреждением…

Мой нос, думаю я, Господи, прощай вся жизнь, и ни одна женщина не коснется меня. Больше мне уже ничего не интересно.

Я меняю рубашку и выхожу на улицу, в голове чуть-чуть получше и что-то прояснется. Я прикрываю нос рукой, чтобы не шарахались, и ловлю такси. Останавливается черная.

– Склифосовского.

– Три рубля. Я сажусь.

– Корпус хирургический № 2.

И по-моему, опять забываюсь, только зажимаю нос, чтобы не испачкать ему сиденья. Шофер – шутник попался:

– Слушай, парень, а тебе не травматологический, случайно, нужен, а? – Он смотрит в заднее зеркальце, моя рука упала. – Кто это тебя так уделал, на два перелома потянет, как минимум. Как девки-то любить будут?! А?

– Ой, не говори, – говорю я.

В голове у меня опять кружится, и начинается тошнота.

Он заводит меня в самый вестибюль и называет дежурной, кого мне надо. Я даю ему пятерку и шепчу спасибо.

Тетя Лиля вылетает моментально.

– Господи, – она вскидывает руку, – кто же это тебя? Ужас. Рентген немедленно, как же ты доехал?

– Сидя, – говорю я.

Через минуту меня несут на каких-то носилках и катят на колесах.

Она касается моего плеча, у нее дрожит рука.

– Бог ты мой, я даже не знаю, с чего начать, все разбито. Сашенька, мать же не переживет этого.

– Спокойней, теть Лиль, начинать надо сначала, у Торнике было хуже. – Я пытаюсь улыбнуться и теряю сознание.

Прихожу в себя уже после рентгена и слышу, как тетя Лиля говорит:

– Да, у него – закрытый перелом носа, бесспорно, и, слава богу, что в одном месте. Вы постараетесь? – спрашивает она кого-то.

А я и не знал, что шоферы у нас хорошие диагносты тоже. И с ходу, с первого взгляда, без всяких рентгенов.

Я открываю глаза, или они раскрываются.

– Сашенька, это Злата Александровна Артамонова, она будет оперировать тебя, я ее вызвала, она профессор и лучший отоларинголог-операционист нашей больницы.

– Оперировать? – вздрагиваю я. Звучит кошмарно.

– Да, – подтверждает тихо она.

– А вы?

– Я ведь только хирург.

– А мой нос? Здравствуйте, – говорю я, – Злата Александровна.

– Постарается, чтобы он был в порядке.

– Но я не хочу операцию, я боюсь их и не делал никогда.

– Не пугайтесь, это не операция даже, а так, Лиля слишком уж серьезные слова употребляет. Однако время не ждет, поехали.

– Там еще у него губа от зубов рассечена, изнутри, надо шов накладывать, – говорит ей быстро тебя Лиля.

– Но это уже по вашей части, Лиля, но сначала я, это не терпит, может быть поздно. Договорились, я верну его сразу.

– Куда его? – спрашивает белый персонал.

– В мой корпус, быстро.

В этот раз я не теряю сознание, но оно уходит от меня далеко.

Она сажает меня в кресло, только с железными ручками, и надевает зеркальце на лоб, совсем как у мамы. Оно закрывает лицо. Мне даже кажется, что это мама, то ли мне все уже кажется.

– Саша, ты взрослый мальчик, поэтому я буду с тобой откровенна. Тем более твои родители – врачи, и ты должен все понимать. У тебя закрытый перелом носа, вернее, переносицы со смещением носовых хрящей и косточки носа. У меня даже нет времени давать наркоз тебе, я боюсь прозевать, надо вправлять по-горячему. Я не везу тебя в операционную класть на стол, а буду делать это сейчас, здесь, сидя, без наркоза. И как я вправлю, так и будет, и или он срастется прямо и будет красивый, или он срастется криво…

– Но он будет прямой?..

– Я скажу тебе честно, не обещая: я не уверена, я боюсь, что уже не поздно ли. От тебя требуется одно: терпеть, максимально. Ты сможешь? Я понимаю, что это адски больно, без наркоза, но… если хочешь быть красивым… – она мягко улыбается.

– Хорошо, я согласен, – говорю я, как будто у меня есть выбор.

Все то, что было потом, – я согласен, чтобы он мне бил в нос каждый день, лишь бы не повторялось это.

Белая медсестра сразу же становится за мной и берется за виски, а врач упирается в мои скулы. Это сразу напоминает мне стоматологическое кресло, крючки и пломбу, которую мне сверлили по периодонтиту без наркоза, тихий ужас… то был тихий ужас, это будет громкий. К тому же я ненавижу, когда меня держат.

– Только не держите меня, пожалуйста. – Я вырываюсь.

– Отпустите его, – говорит доктор, и сестра убирает руки.

– Но только не мешай мне, а то скажу привязать тебя, – говорит она. А это еще ужасней.

Она упирает руки в скулы, чтобы зафиксироваться, и приближает два больших пальца к моим глазам, чуть пониже. Она касается моего носа, что-то там устраивает из своих рук, без единого инструмента, и вдруг делает резкое сильное давящее движение.

Я взвываю от боли, и сестра виснет на меня, взлетающего, грудною тяжестью. Мне кажется, что темнота в моих глаза чернеет и останется там навечно.

Все рассеивается, она опять упирает руки в мое лицо, фиксируя их и готовясь.

– Неплохо, неплохо, – говорит она, – ты сильный мальчик, я думала, вообще порасшвыряешь нас по сторонам, так как у тебя вот…

Я думаю: неужели эта дичайшая боль повторится? И вдруг – хряск! Они вдвоем повисают на мне, так как меня выбрасывает из кресла от боли. Меня усаживают в кресло снова. О Господи, спаси меня.

– Ну что, привязывать тебя?!

– Нет, это невозможно. Злата Александровна, вы прекрасная женщина, но это вытерпеть невозможно. Я через многие боли и раны прошел, и всякое было, но я не смогу это, давайте наркоз, не нужен мне никакой прямой нос, я дурею от боли. Мне кажется, нервы и мозги, перемешавшись, через глаза выскакивают из меня.

– Я понимаю, Сашенька, все понимаю, ты молодец, потерпи еще чуть-чуть, он двигается. Еще два-три раза, и я вправлю его, и у тебя…

– Что?! Еще несколько раз? Да я не вынесу и одного прикосновения больше.

– Хорошо, я постараюсь в два раза, но не торгуйся только, нет времени у меня. А где я тебе нос возьму целый потом, у себя?!

Но мне нужно поторговаться, иначе не соглашусь на это добровольно, я не решусь.

Она берется за мое лицо, и мне себя уже дико жалко и больно, и страшно мне к тому же. Будь оно все проклято! Медсестра, как будто в любовном акте, хватается за мою голову и наваливается на плечи.

– Руки, – говорю я, едва не вскакивая.

– Отпустите, – произносит Злата Александровна. И ведет пальцы к моим глазам, ниже глаз, там, где нос находится у меня. Я веду их инстинктивно в сторону.

– Не бойся, малыш, я ничего не делаю, только пощупаю его месторасположение…

Я ей даю себя уговорить. Я понимаю все, что сейчас будет, хотя бы по ее напрягшимся губам. Я даю ей себя уговорить…

И вдруг она давит, давит, и что-то хрустит, хрустит, и дикая, как одичавшая боль вышвыривает меня из сознания.

Я прихожу в себя от мерзкого запаха нашатыря.

– Уберите, – говорю я и отодвигаю руку медсестры. – И что за манера совать все в нос, в лицо? И что вам всем от моего носа надо?

– Умничка, вот и пришел в себя, – улыбается Злата Александровна. – Давай, ругай ее, ругай меня, кляни нас, только потерпи, еще немного осталось.

Я уже не сопротивляюсь, у меня нет сил, голова ничего уже не соображает. Она все равно не слезет с меня. Пока не доделает, я знаю.

– Ну, проверим, как там всё. – Она опять тянет эти хищные, цепкие, сильные руки и останавливается на лице у меня.

Господи, думаю я, дай мне силы не умереть до конца, пережить эту боль, и я поверю, что ты есть в мире, или на небе, или еще где-то, где угодно, только избавь меня от этих мук. И от этого – я поверю в тебя!

Она опять примеривается, и тысячи игл вонзаются мне в нос, раздается треск и хруст, которого я не слышал никогда, и он отдается у меня во всем теле каждого нервного окончания. Я чудом не теряю сознания, походив где-то на грани его, и только голова моя от этого иголочного шока отбрасывается назад, ее ловит медсестра.