Геббельс. Портрет на фоне дневника. - Елена Ржевская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Геббельсу не терпится приступить к изданию газет в Киеве, Москве, Ленинграде. «Кадры, которым поручено подготовить это дело, уже отправлены. Они находятся частично за войсками в палатках и сразу возьмутся за дело, как только это станет возможным».
25 июля 1941. Большевики объявляют, что они не имеют намерения объявить Москву открытым городом. Этим вполне отвечают нашему желанию окончательно разрушить этот центр заговора.
Уже начала сказываться деятельность партизан в оккупированных областях Советского Союза. Геббельс отмечает кратко:
26 июля 1941. Московское радио… всеми силами пытается активизировать партизанскую борьбу за фронтом. Действительно, эти операции, мешающие нашему военному подвозу, доставляют нам чрезвычайно много затруднений… Народ должен знать, что Германия бьется сейчас за самое свое существование и что нам осталось выбирать между полной ликвидацией германской нации и мировым господством. — Это не ново. Гитлер уже давно ультимативно заявил, что Германия либо станет мощнейшей державой, либо перестанет вообще существовать. На меньшее он не согласен. А Геббельс Геббельс и на этот раз лишь вторит фюреру.
«Мы должны быть готовы к упорной и ожесточенной борьбе».
28 июля 1941. …Но все же на стороне противника распространяется демонстративный оптимизм. Для этого в данный момент имеются по крайней мере некоторые основания. Большевики держатся гораздо более устойчиво, чем мы это ожидали. Они, конечно, знают, что борьба идет за само их существование. Если они теперь проиграют ведущиеся сражения, то они вообще все потеряют. Весь мир глядит с затаенным дыханием на военную драму, разыгрывающуюся в данный момент на Востоке… Надо также как можно больше обещать, в частности крестьянам — землю. Этим лозунгом Ленин произвел революцию, пользуясь этим же лозунгом, мы впоследствии сможем провести и антибольшевистскую революцию… Но наши специалисты уверяют, что если бросить такой лозунг в широкие массы, то крестьяне сразу же присвоят себе землю и с этим, возможно, будет связано разрушение продовольственного хозяйства в оккупированных областях. — Эти соображения Геббельс считает излишними. — Война вообще имеет лишь одну цель — победить!
Заранее, до начала войны, ОКВ издало «Указания о применении пропаганды по варианту «Барбаросса», где наряду с запрещением пропаганде проговариваться о намерениях расчленить Советский Союз[63] запрещалось ставить вопрос о разделе земли и роспуске колхозов, «хотя такие мероприятия и имеются в виду в будущем. Немедленное изменение производственных форм хозяйства только увеличило бы вредные последствия вызванных войной нарушений хозяйственной жизни».
Так что соображения Геббельса в расчет не приняты. Вообще влиятельность Геббельса в эти дни потускнела. Пульс страны переместился на Восток, где фюрер в ставке, окруженный генералитетом.
Эйфория первых дней войны прошла, наступили для Геббельса рутинные дни войны. Вдали от Гитлера он острее подвержен неуверенности, шаткости и противоречивости, но порой он — и трезвее, и страшится хода событий из-за непредвиденного сопротивления советских войск.
30 июля 1941. Общее впечатление таково, что можно сказать, что большевики на всем фронте действуют под хорошим руководством и прежде всего в обороне быстро применяются к немецкой боевой тактике. Изумительно ловкая деятельность советской авиации, которая под сильной защитой истребителей все еще вмешивается в бои на земле… О кризисе не может быть и речи, но все же дела идут медленнее, чем наши оптимисты это предполагали.
Он принимается вспоминать те давние кризисы, которые одолели в свое время национал-социалисты. Как перед взятием власти они оказались отброшены, потеряли 2 млн. голосов и все же достигли победы. «Так будет и в этой войне». Он нуждается в самоуговорах. И повторяющееся отныне обращение к удачливому прошлому — это признак обеспокоенности, сникания Геббельса. Уход в ретроспекцию — поиски опоры. И когда дела и вовсе станут критическими, они вместе с Гитлером, отключаясь от грозной действительности, будут в своих долгих странных беседах погружаться в счастливые времена, когда они шли в гору.
31 июля 1941. Теперь утверждают (та часть прессы, которая на стороне противника Германии)… что битва у Смоленска равняется Вердену и что Германия истечет кровью… Я возражаю против применения церковной или царской пропаганды. Народы Советского Союза так далеки от церковной и царской России, что здесь вряд ли можно рассчитывать на успех… Русская проблема все же является большей частью загадкой и для людей Западной Европы вряд ли постижима во всех ее подробностях.
Россия, утратившая флер загадочности, соединив себя договором с Германией, старательно выполнявшая пункты торговых с ней соглашении, воспринималась плоско, стерто, свысока. Упорно, самоотверженно, вопреки всему сражающаяся, непредсказуемая Россия обволакивается снова тайной, загадочностью.
«САМЫЙ БОЛЬШОЙ КОНЦЕРН ПО РУКОВОДСТВУ КУЛЬТУРОЙ И ПРОПАГАНДОЙ»Среди записей в своей фронтовой тетради я нахожу выписанные мной из нашей газеты (27.7.1941) такие неожиданные тогда, волнующие слова единения, обращенные к нам епископом Кентерберийским: «Наступит день, когда мы вместе пройдем по всему континенту. И тогда у могил тех, кто пал в бою, и на разоренных землях тех, кто остался в живых, мы вновь посвятим себя делу социалистического строительства». Геббельс тоже отреагировал на это обращение:
31 июля 1941. Настоятель Кентерберийского собора горячо молится за победу Советского Союза. Он получит за это от нас в моральном отношении несколько ударов плетью по лицу… Сопротивление русских очень упорно. Они стоят насмерть. Наша молодая фронтовая группа должна сперва привыкнуть к этому новому образу военного командования… Имели место неудачи, особенно при артиллерийском огне, тут и там доходило даже до паники. Но в общем и целом немецкие военные части хорошо выдержали кровавое испытание. В общем фронт настроен оптимистически. Он находится в твердой уверенности, что через пару недель удастся ликвидировать русскую проблему… Подвоз работает превосходно.
1 августа 1941. Сталин и Рузвельт обмениваются письмами. Союз между большевизмом и крупным капиталом стал сейчас полностью очевидным и является очень желательным для нашей пропаганды материалом. Тон московских сообщений стал значительно пессимистичнее, чем до сих пор.
Геббельс, используя ситуацию, занят «закупкой за границей кинотеатров в больших размерах». Этим он занялся под грохот войны. «Нам принадлежат уже сейчас крупнейшие и самые лучшие театры в Париже и Марселе, а главным образом на Балканах. Владение кинотеатрами является лучшей гарантией для проникновения немецких фильмов за границу».
Приобретаются они сейчас совсем по дешевке в качестве личной собственности. Происходит это «совершенно бесшумно и незримо, в большинстве случаев через подставных лиц». Геббельс намеревается забрать в свои руки средства культуры «в качестве, так сказать, хозяина дома», — он имеет в виду пространство Европы. «Если театры, радиостанции и кинопроизводство принадлежат мне, то так или иначе я определяю, что именно нужно играть, говорить и снимать. Кто после этой войны будет владеть средствами духовного руководства, тот будет определять будущее». Он рассчитывает, что после войны «будет создан самый большой концерн по руководству культурой и пропагандой, какой когда-либо до сих пор видела история». И конечно же во главе с ним, д-ром Геббельсом.
«ДОХОДИЛО ДАЖЕ ДО ПАНИКИ»Еще в последней записи от руки, 8 июля, Геббельс, обдумывая задачи пропаганды на текущий момент войны, оговаривает: «Слишком умная пропаганда тоже не пропаганда». Впрочем, это давно предписано Гитлером и не раз прилежно повторено Геббельсом: «Способность восприятия масс очень ограниченна и слаба, — писал Гитлер в «Майн кампф». — Принимая это во внимание, всякая эффективная пропаганда должна быть сведена к минимуму необходимых понятий, которые должны выражаться несколькими стереотипными формулировками… Самое главное… окрашивать все вещи контрастно, в черное и белое».
Упрощенность, доходчивость концепции Гитлера и принцип повторов одних и тех же положений снискали ему, как считают исследователи, отзывчивость и успех у масс.
В тот же день, 8 июля Геббельс в ставке получил от Гитлера установки для пропаганды. И пропаганда Геббельса заработала со всей интенсивностью, «несколькими стереотипными формулировками» вколачивая, что это вовсе не Германия, а Советский Союз изготовился всеми вооруженными силами напасть на Германию. И, отражая занесенный над фатерляндом удар, а кое-где уже и попытки нападения, фюрер в последний момент, опережая врага, отдал приказ немецким вооруженным силам вторгнуться на территорию Советского Союза и уничтожить военную силу врага. Эта версия нужна была для внешнего обихода — перед миром. Для психологической поддержки германской армии. Встретившая впервые такое упорное сопротивление, такую мощь артиллерийского огня («доходило даже до паники»), неся потери, она должна осознать, от какого опасного врага она уберегла фатерлянд, и сражаться еще ожесточеннее. Нужна эта версия была и для внутреннего обихода, чтобы поднять напряжение и мобилизованность населения, полагавшего, что уже достаточно «навоевались», едва выходившего из шока от внезапной новой войны и не подготовленного к тому, что немцы на полях сражений тоже смертны. Надо было внушить, что немецкие вооруженные силы вынужденно и жертвенно отбивались от подступившего противника.
