Моя купель - Иван Григорьевич Падерин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Целую неделю они обживали пока один уголок запустелого дома — голбец возле печки. Здесь запахло жизнью. Печеная картошка, корочки и зерна съеденной тыквы, жареные семечки подсолнуха привлекли сюда и мышей, которые после длительной голодухи старательно помогали хозяйке дома и днем и ночью прибирать шелуху и оброненные зерна. Они не боялись миролюбивых обладателей теплого уголка, вставали на задние лапки перед мальчиком и смотрели своими бусинками дымчатых глаз ему в рот, как бы упрашивая его побольше ронять шелухи с остатками тех лакомств, которые он ест...
— Кыш, охальники! Вот погодите, приведу кошку, она вас отучит, — ворчала на них Мария Петровна без злобы и возмущения. Она знала, что возле покойников мыши не водятся: значит, и от сына запахло жизнью, а то ведь было совсем умирать собрался — три недели без сознания лежал в землянке. В тифозном кипятке варился. Сырость, а лекарств — одни материнские глаза со слезами.
Сейчас, обогревая сына теплом своего тела, в своем доме, Мария Петровна обретала уверенность, что сын будет жить, но ее не покидали тревожные думы: неужели опять вернется сюда война, неужели здесь снова будут рыскать германцы? Когда же это кончится? Она не знала, что основные силы наших войск отошли назад, что Юдовка, по существу, осталась пока на ничейной полосе. Надолго ли — трудно сказать. Вчера целый день западнее Юдовки на хомутовском большаке вспыхивали яростные перестрелки. Вспыхнут и погаснут, не удаляясь и не приближаясь, все в одном месте. Вечером Мария Петровна вышла на крыльцо, прислушалась и, не обнаружив ничего подозрительного, вернулась в дом.
— Будем спать, сынок, — сказала она.
— Будем, — согласился мальчик.
Они улеглись на печке, притихли. Только мыши никак не могли угомониться. Они носились по полу, взбирались на стенки до самого потолка, прыгали оттуда, обшаривали постель, попискивали, чему-то радуясь.
— Мам, а мам... — заговорил мальчик.
— Что, сынок?
— А мышки большие бывают?
— Бывают. Спи.
— И большие тоже добрые?
— Тоже. Почему ты не спишь, уже полночь!
— Там, за потолком, большие ходят.
— На чердаке?
— Прямо как человеки.
— Никто там не ходит. Спи...
Мария Петровна, поплотнее накрыв голову сына одеялом, прислушалась. Да, на чердаке действительно кто-то ходит. Но почему же никто не постучал в дверь, а прямо на чердак забрался? Крыльцо без ступенек, и, видно, подумали — дом пустой.
Через час она вышла в сени, присмотрелась. Перед крыльцом, на том месте, где когда-то были ступеньки, белели снарядные ящики, из-за угла над снежным сугробом чернел хобот орудия. С чердака доносился приглушенный говор:
— Товарищ комдив, с бензином плохо, в баках сухо. Бензовозка сюда не пройдет, дорога пристреляна.
— Знаю, — ответил сипловатый голос. — Прикажи разведчикам собрать в деревне вожжи.
— Зачем?
— Если ты не понимаешь, то разведчики сообразят. По снегу канистры с бензином волоком. Ясно?
— Теперь как днем...
Мария Петровна улыбнулась про себя: мальчишки в военных играют, а пушка у них взаправдашняя, настоящая, со снарядами.
— Перед рассветом проверь, как расположится батальон Панарина, — заговорил опять тот сипловатый юношеский голос. — Мостик и подходы к нему держать под прицелом всех станковых пулеметов. Орудие первой батареи держать на прямой наводке...
— Закапываемся по самое горлышко, — послышался третий голос, бас, и, кажется, не такой уж молодой.
— Орудия второй батареи с рассветом выдвинем на пригорок, к мельнице, демонстративно...
— Значит, огонь немцев будем отвлекать туда, — подхватил бас, — а то они по деревне станут хлестать, напрасно мирных жителей, значит, губить.
— Значит, почти так, — будто подсмеиваясь над словом «значит», согласился юноша.
На чердаке захихикали трое. Мария Петровна слушала их и не могла понять: над чем смеются? Человек с басистым голосом резонно и с толком сказал — нечего мирных людей Юдовки, их дома под удар подводить, а они смеются... Кто же они есть?
Смех стих, и опять заговорил тот, с юношеским голосом:
— Только ты, значит, на конце каждого бревна набалдашники намалюй, как у дальнобоек, будто тяжелые гаубицы, с пламегасителями.
— Слушаюсь! — ответил бас.
— Вот так, — продолжал сипловатый голос, — здесь мой КП и основной наблюдательный пункт. Только почему до сих пор мне сюда не дали связь? Мне надо немедленно связаться с батальоном Сазонова...
Прислушиваясь, Мария Петровна озабоченно прикидывала: «Что же они собираются делать?»
— Будем держаться, пока хватит боеприпасов, — как бы отвечая на ее вопрос, сказал юноша. — Телефон сюда немедленно.
— Слушаюсь, — ответил бас, и через несколько секунд над кладовкой заскрипели доски. Шагали два человека к смотровому окну. Там приставлена лесенка. Сейчас они появятся в сенях. Что им сказать? Ничего, пусть идут, промолчу. В темноте не разберутся и поднимут шум, мальчонку разбудят...
Мария Петровна тихонько вернулась в дом. Мальчик спал крепким сном. «На поправку дело пошло, — подумала она. — Сон для больного — лучший лекарь». Однако сама не могла заснуть, хоть считала себя вполне здоровой. Побаливала поясница, но про нее можно и забыть. Беспокоило другое: если здесь будет проходить передовая, то от Юдовки ничего не останется и этот старый дом развалится до основания. Неужели снова придется прятать ребенка в сыром подвале? Ему сейчас нужен сухой чистый воздух. Что же делать? На чердак забрались, устраивают какой-то основной пункт. Самовольники! Утром посмотрит на них и скажет: «Уходите, у меня ребенок больной». Не послушают — вышвырнет...
В том, что Мария Петровна Краснова могла вышвырнуть с чердака своего дома кого угодно, сомневаться не следует. Высокая, проворная, сильная, она не раз утихомиривала разбушевавшихся по пьянке мужиков. Схватит в охапку и — дрыгай не дрыгай ногами — не выпустит или засунет куда-нибудь под лавку: лежи и не дыши, а то еще хуже будет.
В Юдовке ее побаивались и мужики и парни. Вот только война немножко подкосила ее — без мужа осталась и духом чуть пала, потеряла веру в людей, которые тут при немцах против нее свои гнилые зубы показывали.
На
