Скарамуш. Возвращение Скарамуша - Сабатини Рафаэль

– Что случилось?

– Случилось? – наконец обрел он дар речи. – Негодяй! Лжец! Я согласился забыть прошлое при вполне определенном условии, чтобы в будущем он избегал политики. Он принял условие, и теперь, – тут он яростно хлопнул по газете, – он снова надул меня. Он не только опять занялся политикой, но стал членом Собрания и, что еще хуже, использовал свое искусство учителя фехтования для убийства. Боже мой! Да разве во Франции больше нет закона?

Лишь одно смутно омрачало безмятежное настроение господина де Латур д’Азира – сомнение насчет этого Моро и его отношений с господином де Керкадью. Он знал, каковы они были когда-то и как изменились впоследствии из-за неблагодарности Моро, выступившего против класса, к которому принадлежал его благодетель. О чем он не знал – так это о состоявшемся примирении. Дело в том, что последний месяц – с тех самых пор, как обстоятельства вынудили Андре-Луи отступить от слова, данного крестному, – молодой человек не осмеливался приехать в Медон, к тому же случилось так, что имя его ни разу не упоминалось в присутствии Латур д’Азира. Теперь же маркиз узнал сразу и о примирении, и о новом разрыве, благодаря которому пропасть стала еще шире, чем когда-либо. Поэтому он не преминул заявить о своем собственном мнении.

– Закон есть, – ответил он. – Закон, который утверждает этот безрассудный молодой человек, – закон шпаги. – Он говорил очень серьезно, чуть ли не грустно, сознавая, что почва все-таки зыбкая. – Не думайте, что ему удастся бесконечно продолжать карьеру убийцы, – рано или поздно он встретит шпагу, которая отомстит за других. Вы, очевидно, заметили, что мой кузен Шабрийанн – в числе жертв. Он был убит в этот четверг.

– Если я не выразил вам соболезнования, Азир, то лишь потому, что негодование заглушило во мне все другие чувства. Негодяй! Вы говорите, что рано или поздно он встретит шпагу, которая отомстит за других. Молю Бога, чтобы это случилось поскорее.

Маркиз ответил спокойно, и в голосе его слышалась печаль:

– Я думаю, что ваша молитва будет услышана. У этого несчастного молодого человека завтра свидание, на котором, возможно, с ним расквитаются за все.

Маркиз говорил с такой спокойной убежденностью, что его слова прозвучали как смертный приговор. Бурный поток гнева господина де Керкадью внезапно иссяк, кровь отхлынула от горящего лица, а в бесцветных глазах выразился ужас. Это яснее всяких слов сказало господину де Латур д’Азиру, что все грозные слова господина де Керкадью в адрес крестника произнесены в порыве негодования. При известии о том, что возмездие уже ждет этого негодяя, мягкосердечие и любовь одержали верх, а гнев внезапно утих. Грех Андре-Луи, как бы ужасен он ни был, сделался несущественным по сравнению с тем, что ему грозило.

Господин де Керкадью облизал губы.

– А с кем у него свидание? – спросил он, пытаясь придать голосу твердость.

Господин де Латур д’Азир наклонил красивую голову, опустив взгляд на сверкающий паркет.

– Со мной, – произнес он спокойно, уже понимая, что эти слова посеют беду, и сердце его сжалось. Он услышал, как слабо вскрикнула Алина, и увидел, как отшатнулся в ужасе господин де Керкадью.

И тогда маркиз очертя голову пустился в объяснения:

– Зная о ваших с ним отношениях, господин де Керкадью, и из глубокого уважения к вам, я сделал все от меня зависящее, чтобы избежать этого, – хотя, как вы понимаете, смерть моего дорогого друга и кузена Шабрийанна призывала меня к действию и я знал, что друзья осуждают мою осторожность. Однако вчера этот молодой человек заставил меня отказаться от сдержанности. Он спровоцировал меня умышленно и публично, грубо оскорбив, – и завтра утром… в Булонском лесу… мы деремся.

В конце он слегка запнулся, ощутив враждебную атмосферу, в которой внезапно оказался. Он был готов к враждебности господина де Керкадью, но никак не ожидал ее от Алины.

Маркиз начал сознавать, что на пути, который, как ему казалось, он расчистил, возникли новые препятствия. Однако его гордость и чувство справедливости не оставляли места для слабости.

Переводя с дяди на племянницу взгляд, всегда такой смелый и прямой, а сейчас странно уклончивый, он с горечью понял, что, даже если завтра убьет Андре-Луи, тот отомстит ему своей смертью. Нет, он ничуть не преувеличивал, придя к выводу, что этот Андре-Луи Моро – его злой гений. Теперь Латур д’Азир ясно видел, что ему никогда не удастся победить противника, – последнее слово все равно останется за Андре-Луи. Маркиз осознал это с горечью, яростью и чувством унижения – до сих пор неведомым ему – и еще яростней стал стремиться к цели, понимая всю тщетность своих попыток.

Внешне он казался спокойным и невозмутимым, как человек, с сожалением принимающий неизбежное. Господин де Керкадью понял, что его невозможно остановить.

– Боже мой! – вот и все, что он произнес чуть слышно, вернее, простонал.

Господин де Латур д’Азир, как всегда, сделал то, чего требовали приличия, – он откланялся. Он понимал, что не подобает более оставаться там, где его новость произвела такое впечатление. Итак, он удалился, унося в душе горечь, сравнимую лишь со сладостью надежд, с которыми ехал в Медон. Да, последнее слово, как всегда, осталось за Андре-Луи Моро.

Когда маркиз вышел, дядя и племянница переглянулись, и в глазах обоих был ужас. Алина, бледная как полотно, в отчаянии ломала руки.

– Почему вы не просили его… не умоляли?.. – Она замолчала.

– А зачем? Он прав, и… есть вещи, о которых нельзя просить. Просить о них – напрасное унижение. – Он сел со стоном. – О, бедный мальчик, бедный, запутавшийся мальчик!

Как видите, ни один из них ни на минуту не усомнился в исходе.

На обоих подействовала спокойная уверенность, с которой говорил Латур д’Азир. Он не был хвастуном и считался исключительно искусным фехтовальщиком.

– Что значит унижение, когда речь идет о жизни Андре!

– Я знаю. Боже мой! Разве я сам этого не знаю? Я бы унизился, если бы мог надеяться, что, унизившись, добьюсь своего. Но Азир – человек твердый и неумолимый, и…

Внезапно Алина покинула его.

Она догнала маркиза, когда тот уже садился в карету, и окликнула его. Он обернулся и поклонился.

– Мадемуазель?

Он сразу же догадался, о чем пойдет речь, и уже предчувствовал страшную боль от того, что вынужден будет ей отказать. Однако, следуя приглашению, он вошел за Алиной в прохладный зал с мраморным полом в черно-белую клетку. Посредине зала стоял резной стол из черного дуба, возле которого маркиз остановился и встал, слегка опершись на него. Алина села рядом в большое малиновое кресло.

– Сударь, я не могу позволить вам вот так уехать, – сказала она. – Вы представить себе не можете, каким ударом для дяди будет, если… если с его крестником случится завтра непоправимая беда. То, что дядя говорил вначале…

– Мадемуазель, я все сразу понял и, поверьте, весьма огорчен сложившимися обстоятельствами. Можете не сомневаться, что это так. Вот все, что я могу сказать.

– Неужели это все? Андре очень дорог своему крестному.

Умоляющая нота резанула его как ножом, и внезапно у него возникло другое чувство, которое, как он осознавал, было недостойно его, но от которого невозможно было отделаться. Он не решался выразить это чувство словами и признаться самому себе, что в человеке столь низкого происхождения он видел соперника, и тем не менее приступ ревности был сильнее, чем безграничная гордость за свой знатный род.

– А вам он тоже дорог, мадемуазель? Кем является Андре-Луи для вас? Простите мой вопрос, но я хочу понять все до конца.

Наблюдая за Алиной, он заметил, что лицо ее залила краска. Сначала он решил, что это смущение, но ее синие глаза сверкнули, и он понял, что это гнев, и успокоился. Раз она оскорблена его предположением, можно не волноваться. Ему и в голову не пришло, что он мог неверно истолковать причину ее гнева.

– Мы с Андре вместе играли в детстве, и мне он тоже очень дорог. Я отношусь к нему как к брату. Если бы я нуждалась в помощи и рядом не оказалось дяди, Андре был бы первым, к кому я обратилась бы. Я ответила на ваш вопрос, сударь? Или вы желаете еще что-нибудь обо мне узнать?