Литературные тайны Петербурга. Писатели, судьбы, книги - Владимир Викторович Малышев

Борис Зайцев окончил обучение в Александровском военном училище в Петербурге. Его произвели в офицеры, но на фронт из-за воспаления легких он не попал. После окончания войны он вместе с семьей вернулся в Москву, где его тут же назначили председателем Всероссийского союза писателей. Другим важным этапом в духовной эволюции Зайцева стала трагедия 1917 года. Писатель пережил немало потрясений: расстрел пасынка Алексея Смирнова, голод, лишения, арест за участие во Всесоюзном Комитете Помощи Голодающим. Но из всех этих тяжких испытаний он вышел обновленным – нашел духовную опору в Евангельском учении: «Страдания и потрясения, вызванные революцией, не во мне одном вызвали религиозный подъем. Удивительного в этом нет. Хаосу, крови и безобразию противостоит гармония и свет Евангелия, Церкви».

«Папа, мы никогда не вернемся…»

В 1922 году Зайцев тяжело заболел тифом. Он сумел получить визу и отправляется сначала в Берлин, а потом в обожаемую им Италию, но на родину ему уже не суждено было вернуться. «Да, я не думал, что это навсегда, – вспоминал впоследствии Зайцев. – А дочь моя, десятилетняя Наташа, когда поезд переходил границу, задумчиво бросила на русскую почву цветочек – прощальный. “Папа, мы никогда не вернемся в Россию”. А мы с женой думали – временное отсутствие…».

В самом начале Второй мировой войны в газете «Возрождение» печатается его серия «Дни». Однако уже в 1940 году, когда Германия оккупирует

Францию, все публикации прекращаются, Зайцев надолго умолкает. Сам Борис Константинович остался в стороне от политики и войны. Как только Германия была разгромлена, он вновь возвращается к прежней религиозно-философской тематике и в 1945 году публикует повесть «Царь Давид».

В 1947 году Зайцев Борис Константинович начинает работать в парижской газете «Русская мысль». В том же году он становится председателем Союза русских писателей во Франции и остается им до последних дней своей жизни. В 1964 году печатает рассказ «Река времени» – последнее опубликованное произведение писателя, завершающее его творческий путь. Находясь вдали от России, но пристально вглядываясь в ее судьбу, Зайцев, как отмечали его биографы, все отчетливее стал прозревать сияющий лик Святой Руси. В своем дневнике писатель отметил: «Если возможно счастье, видение рая на земле, – грядет оно лишь из России».

Писатель совершил два паломничества – на Святую гору Афон в Греции и на Валаам (последний относился после революции к Финляндии, а потому был открыт для посещения русскими эмигрантами). «Неслучайным считаю, – отмечал Зайцев, – что отсюда (из Европы) довелось совершить два дальних странствия – на Афон и на Валаам, на юге и на севере ощутить вновь Родину и сказать о ней…». И своими произведениями писатель убедительно доказывал непостижимую духовную высоту Руси и русского человека, способного на великий подвиг. В его произведении «Преподобный Сергий Радонежский» образ великого русского Святого еще раз напоминал о лучшем – Божественном начале в русском народе.

Борис Зайцев скончался в возрасте 91 года в Париже 21 января 1972-го и был похоронен на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, где покоятся многие русские эмигранты.

Смелый шаг

«До сих пор не могу с точностью объяснить, почему, окончив Сорбонну в 1967 году, я выбрал творчество Зайцева для своей магистерской диссертации, – вспоминает сегодня живущий в Ницце Ренэ Герра. – Что это было: наитие? интуиция? предназначение? Мог ли я тогда себе представить, что делаю отчаянно смелый, даже дерзкий шаг? Мог ли предвидеть его последствия: высылку из Советского Союза в марте 1969 года; «волчий билет», притом не только в СССР, но и во Франции, где меня отвергли раболепствовавшие перед Кремлем здешние слависты; навешенный на меня ярлык «друга белогвардейцев»…

Профессор Гранжар предложил мне писать диссертацию о Глебе Успенском. «Писателя этого я, конечно, читал, но мне хотелось бы написать о Борисе Зайцеве», – решительно сказал я Гранжару. Он посмотрел на меня с удивлением: «Зачем? Нашли, кого выбрать». Меня это покоробило. Я про себя подумал, что профессоров много, а писателей уровня Бориса Зайцева раз-два и обчелся. Однако у меня был веский для Гранжара аргумент: «Борис Зайцев, – напомнил я, – автор замечательной книги «Жизнь Тургенева», и – редкий случай в эмиграции – она была переиздана в 1949 году». «Да, – согласился Гранжар, – я даже с ним один раз встретился. Ну, раз вы хотите… только я вам не советую».

Он дал мне понять, что лучше не заниматься писателем-эмигрантом, что это будет плохо для карьеры начинающего слависта. Но карьеристом я не был, таким и остался по сей день. Дальнейшее показало, насколько трудно было идти против течения. Я сделал свой выбор, не понимая до конца, какими будут последствия. В Париже, куда я приехал с юга, из Ниццы, в 1963 году, общение с «белыми» эмигрантами не поощрялось…

Судя по дарственной надписи на его книге «В пути» (издательство «Возрождение», Париж, 1951), я впервые встретился с Зайцевым в Париже 28 сентября 1967 года. Помню, как сейчас, свой первый визит к нему на авеню де Шале дом 5. Этот «проспект» на самом деле представлял собой тихую аллею с утопавшими в зелени особняками и воротами по обе стороны – оазис в фешенебельном XVI округе. Совсем рядом была и улица Оффенбаха, где столько лет жил (и здесь же умер) Иван Алексеевич Бунин, его друг еще по России, с которым он, единственным из эмигрантских писателей, был на ты. Уютно посидели мы в его кабинете – спальне на втором этаже».

Взаимное удивление

Что же произошло? Почему Ренэ Герра, в то время еще совсем юный выпускник Сорбонны, обратил столь пристальное внимание на старого русского писателя-эмигранта, которым тогда не только в СССР, но и во Франции уже никто не интересовался?

«Меня, – объясняет он, – молодого француза, он поразил своим благородным обликом, аристократизмом, интеллигентностью, учтивостью, сердечным расположением, теплым общением. Он и не скрывал своей радости: впервые за сорок пять лет его жизни во Франции молодой французский славист наконец-то решился написать о его творчестве. Сегодня такой выбор никого бы не удивил, но тогда сама эта идея казалась провокационной, даже безумной. Посвятить диссертацию совершенно забытому писателю? Да не просто забытому, а какому-то второстепенному, чуть ли и не третьестепенному? Писателю, которого почти полвека не печатали на родине, который фактически исключен, вычеркнут из русской литературы XX века?!»

Не менее чем Зайцев Герра, сам молодой французский славист тоже поразил русского писателя. «Сейчас ко мне ходит французский студент, пишущий работу обо мне (будет защищать в Сорбонне, в здешнем университете), – так он по-русски говорит, как мы с Вами. И без