От сессии до сессии - Николай Иванович Хрипков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У Ивана Афанасьевича один глаз стеклянный. Он всегда смотрит в одну точку. А во втором живом любопытство и вопрос. Никто не знает, где он мог потерять глаз. И это окутывает фигуру декана ореолом загадочности. Живым глазом он, как рентгеном, просвечивает Говорухина.
— О чем вы, молодой человек? Что за бред?
— Как же бред, Иван Афанасьевич. Еще Маркс писал об отмирании государства при социализме. А Ленин развил эту идею в работе «Государство и революция». На место государству придет общественное самоуправление. Именно это и предлагали лидеры «рабочей оппозиции». Да и лозунг, под которым прошла Октябрьская революция: «Фабрики рабочим!»
— Подождите! Подождите! Э…
Иван Афанасьевич заглянул в зачетку.
— Евгений Васильевич!
— Конечно, здравый смысл есть в ваших суждениях, Евгений Васильевич. Но не нужно подходить с абстрактных позиций к реальной жизни. Страна переживала очень сложный момент. Разруха, еще не закончилась гражданская война, голод. Только единая монолитная партия могла сплотить народные массы на преодоление всех трудностей. Поэтому Ленин и его соратники повели решительную борьбу с любыми фракциями, оппозицией. Ведь это могло привести к расколу партии. И в конечном счете, к гибели Советской власти. Это был вопрос жизни и смерти.
— Иван Афанасьевич, а когда в истории нашей страны не было чрезвычайных обстоятельств? Если постоянно ссылаться на них, то мы никогда не построим коммунизм.
— Вижу, что вы владеете материалом, Евгений Васильевич. Давайте перейдем ко второму вопросу. Что там у нас?
— У нас двадцатый съезд партии.
Стеклянный глаз декана дрогнул. Если бы из него побежала слеза, никто бы не удивился.
— Давайте вкратце! Основные решения, значение… Этим ограничимся.
— Ограничиться, Иван Афанасьевич, никак не получится. Конечно, решения съезда — это большой шаг вперед в развитии марксистко-ленинской теории. Но не всё так однозначно. В международном коммунистическом движении возникла растерянность, начался раскол. Крупнейшая компартия мира, я имею в виду китайскую, осудила разоблачение культа личности. Китай из нашего союзника с этого времени становится не просто яростным оппонентом, но даже врагом СССР.
Ивану Афанасьевичу стало грустно. Нужно было спасать положение.
— Давайте сделаем так, Евгений Васильевич! Всё-таки экзамен — это не место для дискуссий. А вот подготовьте этот вопрос на семинар. Будет очень любопытно послушать вас. В зачет я вам ставлю. Это хорошо, когда у студента не намыленный глаз на теоретические вопросы.
Он протянул зачетку Говорухину. Тот поднялся и по армейской привычке спросил:
— Я могу идти!
— Конечно! Конечно! Следующий!
Вот так Говорухин и сдавал экзамены и зачеты. Порой преподавателей он ставил в тупик не очень удобными вопросами, часто удивлял неожиданными параллелями с современностью.
«Вот если бы он еще писал конспекты! — вздыхали преподаватели. — Цены бы ему не было!» А, может быть, у Говорухина была аллергия на ручку и на бумагу? Сколько он проучился в университете, так ручку в свою натруженную руку и не взял.
На лето многие разъезжались по стройотрядам. Девушки из отделения филологов забрались ажно на Шикотан, где они работали на рыбной фабрике. Потом каждая из них привезла оттуда настоящую икру. Кто-то шел в отряд проводников. Строительные бригады разъезжались по всей Сибири. Из второкурсников гумфака стали формировать отрад для ремонта «пятерки». Командиром отряда назначили Евгения Говорухина, как самого опытного, поработавшего на разных работах, в том числе и на строительных. Общежитие ремонтировали больше месяца: штукатурили, красили, белили. Говорухин с утра давал разнарядку, расставлял по рабочим местам. И почти до обеда исчезал. Договаривался с поставщиками, выбивал материал и прочее.
Говорухин ввел новую систему оплаты труда, то, что назовут потом КТУ (коэффициентом трудового участия). Каждому стройотрядовцу выставлялся балл за качество и количество труда. И по этим баллам шли добавки. Получилось, что у ребят, отработавших одинаковое количество часов, была разница порой в два раза. Это и вызвало недовольство. Говорухин убеждал: вот смотрите, как этот штукатурит и сколько делает квадратов, и этот… Поэтому и получить они должны по-разному. Но какую не делай систему оплаты, недовольные всегда будут.
Говорухин не закончил университета. Где-то на курсе третьем он исчез внезапно и в неизвестном направлении, так же, как и появился.
23
ЭПП! УХНЕМ!
Всё в нем было несуразно. И вызывало удивление и недоумение. Прежде всего, внешность. Он был высок под два метра, худ, узкоплеч, с длинными руками, которые свисали чуть ли не до колен и находились в постоянном движении, как и лицо. Вытянутое, курносое, большеротое, с тонкими, как пергамент, ушами-лопухами. Оно постоянно двигалось: губы, нос, уши, щеки, глаза и даже кучерявые волосы земляного цвета, которые, казалось, никогда не знали расчески, а о разных шампунях и понятия не имели. Эти постоянные изменения передавали эмоции, которые он переживал в данный момент. Если бы вы попытались понаблюдать за ним во время лекции, то лекция для вас пропала бы. Потому что зрелище было захватывающим.
Преподаватель говорил что-то серьезное, и брови у него ломались под прямым углом, между ними образовывалась глубокая морщина, кончик носа приподнимался, зрачки закатывались вверх, толстые губы растягивались до ушей, щеки впадали и кучеряшки на голове начинали шевелиться, как будто их обдувал ветерок. Все пальцы шевелились. Весь он подавался вперед навстречу кафедре. И казалось, что сейчас сорвется со своего места.
Всем своим видом он выражал осознание важности момента. «Нет сейчас в мире ничего более важного, чем вот это! Да! Я потрясен! Это очень серьезно! Вы мне открыли глаза!»
Если же преподаватель позволял пошутить, то нос его начинал подпрыгивать, рот раздвигался до ушей, а глаза светились детской неподдельной радостью, как у ребенка, которому Дедушка Мороз давал большую конфетку. Руки и ноги его тоже приходили в движение. Только что не подскакивал с места и не начинал танцевать ламбаду. Это был человек-эмоция, который царившую вокруг него атмосферу воспринимал всем своим существом и выражал ее каждой частицей своего тела. Сдерживать себя он не мог.
Если бы только внешность, и фамилия у него была необычная для русского уха. Непонятно какая: или придуманная предками-озорниками, или пришедшая из заморских краев.
Эпп! Да! Да! Коротко и ясно! Эпп! И всё! ну, ладно бы там Эпов или Эпин. Тоже экзотика, но приемлемо. Хорошо еще, что не Оп и не Ап! Но называть его такой экстремально короткой фамилией было как-то непривычно. Вроде как собака отгоняешь: фу, то есть нельзя. Это в мультфильмах могут быть Ух и Ах. А в жизни надо что-то посолидней. Всегда называли его с добавлением имени:
