Московские легенды. По заветной дороге российской истории - Владимир Муравьев

Одновременно он организовал помощь москвичам, лишившимся крова и средств к существованию, таких людей с каждых днем становилось все больше и больше, так как рассеявшиеся по окрестностям жители возвращались на свои пепелища.

«Для подания всевозможной помощи пострадавшим жителям московским, — объявлялось в очередной „афишке“, — на первый случай учреждается в Приказе Общественного призрения особенное отделение, в которое будут принимать всех тех, кои лишены домов своих и пропитания; а для тех, кои имеют пристанище и не пожелают войти в дом призрения, назначается на содержание: чиновных по 25, а разночинцев по 15 коп. в день на каждого, что и будет выдаваться еженедельно по воскресным дням в тех частях, в коих кто из нуждающихся имеет жительство».

Мебель и вещи, перенесенные французами из одних домов в другие, Ростопчин распорядился собирать и возвращать владельцам. Но так как многое разошлось по рукам, было разграблено, перекуплено и разобраться в праве владения оказалось невозможно, Ростопчин отменил свое прежнее распоряжение и велел считать все вещи, оказавшиеся у кого-либо в результате военных событий, его собственностью.

С. Н. Глинка, возвратившийся в Москву 1 января 1813 года, отмечает первые признаки возрождающейся обычной московской жизни. «Но и среди изнеможения своего Москва все еще была сердцем России, — пишет он. — Быстро стекались в нее со всех сторон обозы; у обгорелых каменных рядов расставлялись лубочные лавочки, где на приполках сверкали в глаза кучи променного золота и серебра. Промышленность проявлялась в кипящей деятельности. В то же время толкучий рынок, простирающийся от задних Никольских до Ильинских ворот, можно было назвать опытною и живою картиною превратности судьбы. Дорогие картины, книги в великолепных переплетах, вазы фарфоровые, бронзы и прочие драгоценности или, лучше сказать, все причуды своенравной моды и чванства, уцелев от огня, из высоких палат спустились на толкучий рынок.

Где слава? Где великолепье?..

Увы! В испепеленной Москве великолепие поселилось на вшивом рынке, откуда снова переходило туда, где опять заблистали зеркала и залоснились паркеты…»

Первое время подобные толкучки возникали самопроизвольно повсюду, но затем Ростопчин ввел торговлю вещами, причиной появления которых на рынке были недавний пожар и разорение Москвы, в жесткие рамки. Для торговли был определен один день — воскресенье, и одно место в Москве — рынок на Сухаревской площади, что облегчало желающим вернуть свое добро путем выкупа. Так появилась в Москве знаменитая Сухаревка.

Ростопчин в разговоре с Глинкой на его замечание о быстром возрождении жизни в городе ответил в своем стиле, острым сравнением: «Россию можно уподобить желудку князя Потемкина. Видя, что он поглощал ввечеру, казалось, что не проживет до утра. А он вставал и свеж, и бодр и как будто бы ни в чем не бывало. Россия переварила и Наполеона и — нашествие его».

Была создана комиссия под руководством Ростопчина по учету сгоревших зданий и помощи погорельцам для их восстановления, если это возможно, или постройки новых. Строительство шло во всех районах Москвы. Жизнь в Москве налаживалась, но, пишет Глинка, «в то же самое время в опожаренной Москве из состояния необычайного все переходило в обыкновенный и даже в объем мелочный».

Вскоре Ростопчин почувствовал, как вокруг него сгущается обыкновенное и мелочное. Вернувшиеся и обнаружившие гибель своего имущества дворяне и купцы (не все, конечно) обвиняют в своем разорении Ростопчина, говорят, что ему не следовало бы жечь Москву, распространяются слухи, что он чем-то поживился при этой разрухе, упрекают его в «ужасной и несправедливой» расправе над «бедным юношей» Верещагиным (в этом его упрекает и Александр I). Ростопчин не оправдывался, зная, что его оправдания не будут услышаны и приняты. Кроме того, он понимал, что его время и необходимость в нем миновали, при дворе уже появились новые люди.

Но при этом Ростопчин не склонен был преуменьшать свою роль в событиях 1812 года. В ответ на выговоры Александра I по поводу верещагинского дела он заявил императору: «Я спас империю. Я не ставлю себе в заслугу энергии, ревности и деятельности, с которыми я отправлял службу Вам, потому что я исполнял только долг верного подданного моему государю и моему Отечеству. Но не скрою от Вас, государь, что несчастие, как будто соединенное с Вашею судьбою, пробудило в моем сердце чувство дружбы, которою оно всегда было преисполнено к Вам. Вот что придало мне сверхъестественные силы преодолевать бесчисленные препятствия, которые тогдашние события порождали ежедневно».

Решающая роль Ростопчина осознавалась и наиболее проницательными современниками. Известный государственный деятель александровского времени Д. П. Рунич, отнюдь Ростопчину не симпатизировавший, в своих воспоминаниях пишет о нем: «Он спас Россию от ига Наполеона». По сути дела, так же оценивал роль Ростопчина Н. М. Карамзин. Отдает должное личности и деятельности Ростопчина и один из самых достойных его противников-французов — Стендаль. В 1817 году в книге «История живописи в Италии», подводя итог своим размышлениям о России и увиденном им там во время наполеоновского похода, он пишет о Ростопчине:

«Исход жителей из Смоленска, Гжатска и Москвы, которую в течение двух суток покинуло все население, представляет собою самое удивительное моральное явление в нашем столетии; что касается меня, я с уважением обошел загородный дом графа Ростопчина, смотрел на его книги, валявшиеся в беспорядке, на рукописи его дочерей. И видел деяние, достойное Брута и римлян, достойное своим величием гения того человека, против которого оно было направлено. Есть ли что-нибудь общее между графом Ростопчиным и бургомистром Вены, явившимся в Шенбрунн приветствовать императора, к тому еще столь почтительно? Исчезновение жителей Москвы до такой степени не соответствует флегматическому темпераменту, что подобное событие мне кажется невозможным даже во Франции».

В апреле 1814 года русские армии вступили в Париж, Наполеон отрекся от престола, союзники праздновали победу. В Москве победные праздники начались 23 апреля, в День святого Георгия Победоносца. Служили благодарственные молебны в кремлевских соборах и во всех московских храмах. Балы и маскарады шли один за другим.

Ростопчин в своем доме на Большой Лубянке давал бал в честь генералов и офицеров — участников сражений. Дом, двор и улица были иллюминированы гирляндами разноцветных фонарей, повсюду развешаны аллегорические картины, изображающие победу России над Наполеоном. Во дворе и на улице стояли столы с угощением для народа, хоры песельников пели военные и народные песни. Среди прочих был исполнен специально написанный по мысли и заказу Ростопчина гимн на стихи Н. В. Сушкова, в котором проводилась идея: французы сожгли Москву, а русские на их варварство ответили великодушием и пощадили Париж. Впервые эта тема прозвучала в русской поэзии именно в этом гимне, исполненном на балу Ростопчина на Большой Лубянке, а уже затем ее развивали многие поэты.

Стихи Сушкова последний раз перепечатывались полтора века назад, но в свое время они пользовались большой известностью и достойны того, чтобы их вспомнить.

Ой, вы, детки каменной Москвы! скорейСобирайтесь ближе, в тесный круг, дружней!Добру весточку поведаю я вам:Добрый Царь ее прислал, родимый, к нам,Чтобы славили удалых мы солдат,Как взошли они в Париж — далекий град.

Грянем, в голос, в лад ударя по рукам:Слава Богу, Александру и полкам!Слава, слава Богу Русскому!Слава, слава Царю-воину!Слава, слава верноподданным!О, ура! ура! ребятушки!Исполать вам! вы со всех-то местБлизких, дальних ополчилися,О! хвала и вам, отважныеВоеводы и начальники!

Други! слушайте, как Царь в Париж входил:Он святые храмы Божьи не сквернил,Он с Угодников оклады не срывал,Он палаты каменны не выжигал,И в покое он оставил весь народ.И никто-то наших Русских не клянет.

Грянем! в голос, в лад ударя по рукам:Слава батюшке-Царю! хвала полкам!Слава, слава милосердому!Слава, слава Царю-ангелу!Слава, слава верноподданнымПравославным храбрым воинам!О, хвала и вам, бесстрашныеПолководцы и наездники!Мир и память вам, погибшиеЗа отчизну, за любезную!

И в Париже, как в Москве теперь у нас,Веселятся да пируют в добрый час!Жены, девы, стары, малы, весь народМимо Русских, не боясь, себе идет,Принимает, как друзей, в домах своих,Угощает, а не прячется от них.

Грянем, грянем дружно, в громки голоса:Слава! слава! укротились небеса!Слава, слава Богу Господу!Слава, слава Царю-ангелу!Слава, слава верноподданным,Православным, храбрым ратникам!О, хвала и вам, разумныеВоеводы и начальники!О, ура, ура! Святая Русь!О, ура! Москва родимая!

В августе 1814 года Александр I уволил Ростопчина с должности московского главнокомандующего, мотивируя свое решение множеством жалоб на него. Император пожаловал его званиями члена Государственного совета и «состоящего при особе государя», но это означало причисление его к сонму московского «неслужащего боярства» и списание в «почетные старцы».