Отчий дом - Ян Винецкий

— Добрый день! — ответил за всех высокий старик с короткой седой бородой. — А только здесь господ нету. Мужики мы из села Коротьки. И заметьте, все Короткевичи.

— Как, все? — спросил Петр Николаевич.

Морщины старика залучились улыбкой. Стала слышна его хрипящая одышка.

— Все как один! В древности здеся хутор был. Жил мужик Короткевич Василий, имел целую дюжину сынов. Сыны женились, потом женились внуки. Ну, Короткевичи росли числом, множились семьи… Густой корень-то!

— Садитесь! — пригласил Нестеров.

Старик крякнул и сел. За ним сели все остальные. «Душевный человек, — думал старик. — Офицер, а с мужиком разговор у него уважительный: „Здравствуйте, господа!“ Гм! И в глазах у него насмешки не видать…»

— Интересное у вас село! Дружное, наверно?

— А как же! Пришла в село повестка из города: «Короткевичу явиться в суд за потраву скотиной овсяного поля помещика Литвинова». Думали мы, думали. Имя в бумажке не поставлено. Явились в суд всем селом, все шестьдесят три мужика с половиною!

— Почему «с половиною»? — спросил Нелидов.

— А это у нас Короткевич Иван умом попорченый, с японской войны таким пришел. Ну, его «полмужика» и зовем. Судья, увидав такую ораву, разозлился вначале, а как узнал, что все село Короткевичами кличут, рассмеялся, погуторил вполголоса с помещиком Литвиновым и объявил нам:

«Раз все село заступилось за Короткевича Ивана и тем самым взяло вину на себя, всем мужикам села два дня отработать на полях господина Литвинова».

Петр Николаевич рассмеялся, с интересом рассматривая разговорчивого старика.

— Любопытная у вас машина! — проговорил крестьянин, и морщины на его лице вновь залучились улыбкой. — В иных местах приняли бы вас за колдунов. «Не иначе, — сказали бы, — как нечистая сила вас в небо уносит».

Петр Николаевич улыбнулся:

— Я вам расскажу случай, которому я свидетель. Три года назад я с товарищем летел на воздушном шаре. Унесло нас далеко: из Петербурга до Архангельской губернии. Ну, ищем поле, где бы приземлиться.

Ночь. Звезды. Тишина… Вдруг видим — на берегу речонки костер, и рыбаки сидят вокруг него, судачат. И удивительно: нам все слышно. Мужики рассказывают небылицы или бывальщину про попа и дьякона.

Мой товарищ, поручик Николаев, шутник был, весельчага, возьми да и крикни в жестяную трубу — рупор, с помощью которой мы обычно солдатам сверху команду подаем:

— Грешники! Вот вы как божьих-то слуг честите!

Мужики запрокинули назад головы. Что за штука? Темно. Вроде белое облако опустилось и с облака голос. Перепугались, крестятся, дрожат. А Митя мой (это поручик-то Николаев!) вошел в «небесную» роль:

— Слушайте, мужики! Завтра к заутрене сбирайтесь в церковь и, кто в чем грешен, при всем народе покайтесь! Только не перед священником, а перед тем, против кого погрешили. Тогда я вам грехи отпущу!..

Вскоре сели мы, воздушный шар привязали и пошли ночевать в деревню. Утром просыпаемся — стон, шум, крик по всей улице. Спрашиваем у хозяйки:

— Что там такое приключилось?

— Да как же, — отвечает женщина, — ночью божий глас раздался. Велено было всем покаяться при всем православном народе. (Тут я вспомнил про вчерашнее Митино озорство.)

— Ну и что же дальше? — спрашиваю.

— Начал Василий. Напротив нас его изба стоит. Василий подошел к соседу Ермилу и говорит: «Я перед тобой грешен, Ермил. Прости меня, если можешь. В четверг я с твоей бабой… в риге ночевал»… Ну, Ермил развернись да и трах его по грешной-то роже. Тут и пошло, и пошло!..

Петр Николаевич оглядел всех веселыми и чуть усталыми глазами:

— Так вся деревня и покаялась в грехах.

Мужчины смеялись, женщины смущенно прикрывали рот уголками платков.

— Недалеко время, будут и среди ваших Короткевичей такие, как мы.

Петр Николаевич говорил и посматривал на часы. Высокий старик шепнул что-то стройной молодухе в белом платке, повязанном до самых глаз, и через некоторое время та принесла кипящий самовар и поставила его перед летчиками.

— Пейте, пожалуйста, — сказала она, стрельнув в Нестерова темными, с поволокою глазами. — Не обессудьте: сахару нет.

— А мы будем пить вприглядку на ваши прекрасные глаза. Спасибо! — сказал Петр Николаевич и засмеялся.

В два с половиною часа пополудни Петр Николаевич и Нелидов, провожаемые крестьянами, полетели дальше. Но вскоре им пришлось вернуться: испортился маслопровод.

— Приворожила нас Фекла своим самоваром! — сказал Петр Николаевич с усмешкой, хотя неисправность сильно испортила ему настроение.

Вылетели они только в седьмом часу вечера…

А в это время в Петербурге заканчивались публичные полеты «короля воздуха» Адольфа Пегу. Тысячи зрителей смотрели на аэродроме эквилибристику знаменитого француза. Газеты давали большие фотографии, пространные и восторженные отчеты.

Петр Николаевич решил сесть в Гатчино и не отнимать у триумфатора Пегу части его поклонников.

В десятом часу вечера, когда аэродром уже погрузился в темноту, красивым спиральным спуском приземлился аэроплан.

— Гатчино?

— Да, гатчинский аэродром, — отозвались голоса офицеров. Они уже закончили полеты и теперь зачехляли свои машины. — А вы откуда?

— Я штабс-капитан Нестеров. Прилетел из Киева.

— Как?!

— Не может быть!

Офицеры-летчики повели Нестерова и Нелидова ужинать и по дороге не переставали изумляться неслыханному по скорости перелету…

В три часа утра Петр Николаевич и Нелидов уже были на ногах. Они пришли на аэродром и не успели расчехлить «Ньюпор», как их окружила добрая дюжина бессонных петербургских репортеров.

— Скажите, господин Нестеров, когда вы вылетели из Киева?

— Вчера в 3 часа 30 минут утра. Всего перелет занял 18 часов, из них собственно полета было 8 часов, а 10 часов ушло на задержки при посадках. Средняя скорость полета составляла 125 верст в час. Общая дальность по прямой 1150 верст, — доложил он, сразу отвечая на неизбежные вопросы.

К немалому удивлению Петра Николаевича, на следующий день все газеты очень щедро отметили перелет Киев — Петербург, называя его «небывалым», «почти неправдоподобным».

Вечером гатчинцы устроили в честь своего бывшего однокашника торжественный обед. Против ожидания, приехал начальник воздухоплавательной школы генерал Кованько и другие генералы. Офицеры поднялись со своих мест.

— Садитесь, господа, — проговорил Кованько, ища кого-то глазами. Увидав Нестерова, он шагнул к нему, обнял и расцеловал.

— Молодец, Нестеров! Я не обманулся в тебе, когда впервые беседовал с тобой несколько лет назад. Помнишь, я говорил тебе: «Полетай, узнаешь, как пахнут тучи, повоюй с ветром!» Не испугали тебя ни тучи, ни ветер. Поздравляю тебя с замечательным перелетом!.. Господа! Я провозглашаю «ура» в честь того, что этот геройский перелет совершен русским человеком!

— Ура-а!.. — оглушительно пронеслось по столовой.

После генерала Кованько выступил подполковник Ульянин:

— Мне всегда нравилась в Нестерове редкая скромность. Миллионы рук восторженно аплодировали французу Пегу. А в это время русский летчик штабс-капитан Нестеров перелетел из Киева в столицу за световой день. Ему не делали ни встреч, ни оваций. Вспомните недавний перелет Бриндежона де Мулинэ из Парижа в Россию. Боже мой, сколько тогда писали, сколько шумели! Попробуйте сыскать среди авиаторов второго, который, подобно капитану Нестерову, отказался бы от торжества встречи!..

В столовой появился немолодой господин среднего роста, с бледным одутловатым лицом и внимательными глазами, в которых все время стояло выражение невысказанного восторга.

— Куприн!

— Писатель… — прошелестел по столам шепот.

Петр Николаевич с живым интересом посмотрел на писателя, который полюбился ему повестью «Поединок» и великолепными рассказами.

Куприн слушал речи и не спускал с Нестерова зоркого и восхищенного взгляда. Наконец Куприн не выдержал, подошел к Петру Николаевичу и крепко пожал ему руку. В столовой стало неожиданно тихо.

— Вы как одинокий и гордый парус в безбрежном и бурном океане русского неба. Вы ищете бури и в схватках с нею выходите победителем.

Петр Николаевич встал. Багровая краска смущения залила его лицо.

— Благодарю вас, господин Куприн, за красивое сравнение и добрые слова. Но я не хочу быть одиноким парусом. Пусть в русском небе будет много смелых парусов!

Кругом бурно захлопали в ладоши. Куприн широко улыбался и одобрительно рукоплескал…

Потом говорил поручик Стоякин. Петр Николаевич удивился изменению, происшедшему в его внешности. Прошло два с половиною года после отъезда Нестерова из школы, а у Стоякина уже поседели виски, лицо, изжелта-бледное, сильно исхудало.

«Трудно ему, видать, со своей Вероникой управляться! — подумал Петр Николаевич. — И вино губит его…»