Королева пустыни - Джорджина Хауэлл

Она рвалась исследовать город, но ее просили оставаться в доме. Она не могла выйти дальше двора, навестить своих людей – и чувствовала досаду. Обычно на новом месте она повсюду расхаживала, заводила знакомства, узнавала последние новости и пробивала дорогу в те слои общества, которые могли быть ей полезны.

Настало время преподносить дары Ибрагиму, и Гертруда попросила Мухаммада отнести ему послание вместе с халатами, рулонами шелка и коробками конфет. И вежливо спросила у Ибрагима: можно ли ей нанести ответный визит? Он ответил приглашением, но просил не выходить до темноты: он пошлет за ней кобылу и рабов для сопровождения. Гертруда с беспокойством ожидала ночи, и наконец прибыла лошадь и пара человек: один – вести кобылу под уздцы, другой – идти впереди с фонарем. Гертруда надела вечернее платье, сунула в сумочку портсигар и мундштук слоновой кости и поехала в дамском седле по извилистым улицам между глухими стенами. Копыта лошади беззвучно ступали по земляным дорогам. В свете фонаря мелькали, дрожа, водостоки и двери, снова скрываясь в бархатной черноте. Гертруда ни за что бы не нашла снова путь сквозь этот лабиринт при свете дня. Ночь выдалась звездная, но вместо широкого сверкающего неба открытой пустыни здесь был узкий канал звезд между крышами. Гертруда разминулась с парой женщин, которые пробирались вдоль стен, не глядя по сторонам.

Процессия остановилась перед крепкими деревянными воротами, которые со скрипом и стоном открылись внутрь. Гертруду провели мимо фонтана и мечети, попросили спешиться перед вторыми запертыми воротами и наконец ввели в затененную приемную. Услышав приглушенный разговор из покоев, Гертруда вошла туда. Мигая в свете десятка висячих ламп, она увидела, что стоит в большом зале с колоннами и центральным очагом, окруженным подушками и коврами. «[Это были] великолепные покои с большими каменными колоннами, поддерживающими невообразимо высокий потолок, выбеленные стены, пол из белого джасса [sic!], утоптанный до твердости и сияющий, как полированный».

В комнате находилось много мужчин, при виде ее замолчавших. Они встали, глядя на Гертруду с любопытством. Ибрагим вышел ей навстречу и церемонно усадил на подушку справа от себя. Разговор был официальный и безличный. Он рассказывал ей об истории шаммара – племени, которое возглавляли рашидиды, потом о королевской семье. Гертруда слушала и отвечала описаниями археологических мест, которые повидала по пути, а рабы тем временем подавали стаканы чая и маленькие сладкие лимоны, а затем – «совершенно превосходный» крепкий кофе. Потом, размахивая приятно пахнущими кадилами перед каждым гостем, рабы дали понять – Гертруде показалось, довольно скоро, – что прием окончен. Она встала и вышла.

Такой прием вызвал у нее досаду. Краткость встречи не позволила ей затронуть ни один вопрос, который хотелось обсудить, в частности, собственную нужду в деньгах. В Дамаске она дала двести фунтов агенту рашидидов и ожидала немедленной выплаты по прибытии в Хаиль. Агент выдал ей обычный аккредитив, и Гертруда привезла его, чтобы предъявить рашидидам. Этот проверенный временем метод позволял путешественникам не возить большие деньги, которые могли бы украсть по дороге. Сейчас же Гертруда осталась почти без средств. Сколько же времени ей придется ждать возможности предъявить аккредитив?

«И потянулись утомительно дни за днями, когда делать было нечего», – писала она в своем втором дневнике. Новизна исчерпалась, и Гертруда, лишенная возможности обычной активной жизни, почувствовала, что время движется медленно. Каждый день она просыпалась до восхода от назойливого пения привратника, Чесба: «Велик Аллах! Нет бога, кроме Аллаха!», а в полдень и по вечерам поднималась на крышу слушать призывы муэдзина из мечети. Утро тянулось долго, Гертруда ела слишком много сластей и яростно писала в дневнике, что женщины Хаиля «целый день не делают абсолютно ничего». Она составила карту маршрута до Багдада, а затем отшлифовала свои археологические зарисовки.

Как у арабского царя, который каждый день ждал новой сказки Шахерезады, у нее единственным развлечением было слушать необычайную и живую историю жизни Туркийе. Девочку продали в детстве и разлучили с любимым младшим братом, которого она все еще пыталась найти. Когда она вошла в брачный возраст, ее снова продали и увезли на переполненном корабле, кишащем болезнями. Пассажиры умирали один за другим. Матросы выносили умершего на палубу, пинали как следует, удостоверяясь в его смерти, потом бросали за борт. Гертруда взяла фотоаппарат и сделала несколько снимков разговаривающей Туркийе. Оказавшись в Мекке, рассказывала она дальше, играя рубинами, она вышла замуж за молодого перса, которого потом полюбила, но очень скоро снова была похищена, на этот раз агентом эмира рашидидов, и ее увезли, несмотря на ее крики, а молодой муж бежал следом с воем. Сперва Туркийе на Мухаммада и смотреть не хотела, но он был терпелив и ласков, и вскоре ей стало приятно делать его счастливым. Когда Мухаммад захотел жену помоложе, он по обычаю выдал Туркийе замуж за уважаемого человека. Но сейчас она вдова. Ее самое большое горе, сообщила она Гертруде со слезами, это что у нее не осталось живых детей. Из семи младенцев, рожденных ею, шестеро умерли сразу после рождения, а седьмой прожил год. «Туркийе говорит, что здешние жители ставят женщин не выше собак и обращаются с ними соответственно», – писала Гертруда.

Время от времени заходили ее люди и передавали базарные слухи. Весь город ждет вестей об исходе последнего набега эмира. Делать, кроме разговора, было нечего, а сплетнями Гертруда никогда особо не увлекалась. Она не могла придумать никакой работы своим невольницам, так что они сидели на подушках, жуя кончики кос, и пересказывали домашние драмы, пока она не потеряла терпение и не отослала их совсем. У нее было несколько мигреней, к тому же доставлял неудобство теплый ветер, гулявший во дворе и поднимавший песчаные вихри. Спала Гертруда беспокойно. «Ветер, пыль, слабые дожди… ночью тихо кричат маленькие совы».

В растущем нетерпении она послала Ибрагиму письмо по поводу своего аккредитива, но ответ разрушил ее надежды. Он в момент получения ее письма был с Фатимой, тугой на уплату бабкой эмира, и в ответе было сказано, что им ничего про эту сделку не известно. «Ясно, что они не отдадут», – писала она с горечью. В любом случае не отдадут ее денег до прибытия эмира, а кто знает, когда это будет? Ей что, ждать здесь бесконечно? Гертруда всеми доступными способами пыталась установить контакт с Фатимой, но, не имея возможности найти полезных посредников, ответа не получила. В странном и старинном обществе этого города на краю света нужно ли было трактовать молчание как личное пренебрежение к ней? Когда люди Ибрагима вернули ее подарки, она еще больше встревожилась. Это оскорбление или, как объяснили ее люди, утонченная любезность?