Базалетский бой - Анна Антоновская

— Удостой меня доверием, хан из ханов! Не только хан Юсуф лишний, но и двадцать свидетелей!

— Аллах! Может, и я лишний? Говори, уж не один ли ты рассчитываешь победить семь купцов и семь погонщиков?

— Свидетель Хуссейн, одному трудно, но с помощью тысяча второй ночи и одного слуги — клянусь, легко! Сестра удачи сейчас подсказала, кого…

— Не сестра ли треххвостого шайтана? Все равно, говори, кто внушил тебе доверие?

— Гонец Шадимана… Арчил-«верный глаз». Он здесь неизвестен, и от чужого легче уберечься.

Снова восхитился хан Керимом. «Верный глаз» не успеет вернуться, превратится в слепца, а заодно и молчальника! Сегодня же он, Али-Баиндур, откажется и еще упрекнет Юсуфа в недальновидности и беспечности. Разве хан не знает о повелении «льва Ирана» не покидать Гулабскую башню ни на один день? Почему же подверг его опасности, притащив с собою двадцать свидетелей? Потом, примирившись, поклянется святым Мохамметом, что и мысленно не приблизится ко второму караван-сараю. Пусть Юсуф сам богатеет, радуя сердце Али-Баиндура, близкого друга Юсуф-хана. И уговорит поспешить, ибо запоздавших ждет неудача…

Арчил начал отчаиваться: уже пять дней прошло, а пояс все еще на нем. Получив два послания Шадимана, хан не допустил Арчила подняться в башню под предлогом, что он, возможно, подхватил в караван-сараях какую-нибудь болезнь: пусть пройдет срок. Арчила поместили с лазутчиком, рябым сарбазом. И хотя Датико мог видеться с сыном, сколько захочет, но лазутчик понимал по-грузински. И разговаривали только о родных, о Метехи. Причем Арчил не забывал повторять: «Мой князь, Шадиман», или: «Царь Симон не перестает возносить молитвы о здоровье шах-ин-шаха».

О трагическом конце Симона Второго Арчил решил рассказать только в башне, ибо Моурави пожелал скрыть истину от Али-Баиндура. А если хан сам узнает, сказать: «Я выехал раньше». Вспомнилось Арчилу, как, тайно проживая у Вардана Мудрого, он стал свидетелем ужаса, пережитого тбилисцами. Неприятно удивленные открытой радостью царя Теймураза по поводу убийства другого царя, горожане сдержанно встретили возвращение Теймураза и еще холоднее — арагвского владетеля. Взбешенный Зураб, не успев водворить в Метехи царя Теймураза, принялся расправляться с горожанами. Башни для малых и больших преступников переполнились заподозренными в том, что они приверженцы Саакадзе. Убивали многих и как лазутчиков Саакадзе. Рубили головы, особенно мусульманам, якобы за оплакивание царя Симона. Лавки, дома заколочены. На плоских крышах пусто. В банях ни одного кутилы. Горожане боятся выглянуть на улицу, ибо арагвинцы вкупе с кахетинскими дружинниками, бесчинствуя, требуют или сознаться — в чем?! — или откупиться — за что?! Надвигается голод, так как, прослышав о буйстве князя Эристави, никто из окрестных деревень не гонит на Шуа-базари не только скот или арбы с зерном, сыром, птицей и ореховым маслом, но даже ослов с углем и хворостом. Скучно и на Куре, что почти бесшумно несет свои воды, — ни одного плота с грузом, ни юрких навтики!

Тбилиси, словно поверженный врагом, в глубоком молчании лежал в котловине. Уныло безмолвствовали и горы — на извилистых тропинках ни души. И солнце будто застыло в зените…

«Но жизнь есть жизнь!» — изрек Вардан Мудрый и, собрав купцов и уста-башей амкарств, предложил сообща пойти к царю Теймуразу. «Кто допустит?» — «А кто такой дурак, что скажет: с жалобой?..»

В один из дней тбилисцы нарядились в праздничные архалуки. С развевающимися купеческими и амкарскими знаменами, ведя под уздцы трех разукрашенных верблюдов, нагружённых подарками для царя, и двух коней с подарками для придворных Теймураза, они с зурной и плясками двинулись к Метехи.

Вспомнил Арчил-«верный глаз» подробный рассказ Вардана и его сына Гургена о подмеченном ими в Метехи.

Видно было, царя неприятно поразила холодная встреча тбилисцев, хотя он самолюбиво скрывал это даже от придворных. Но в «оранжевом вале», на троне, принимая выборных от купцов и амкаров, он не смог сдержаться от упреков. Вардан был слишком хитер, чтобы открыто действовать против князя Зураба, поэтому, выступив как староста с приветствиями царю царей Теймуразу и с пожеланиями долгого царствования, он, по уговору с другими купцами, неприятную часть посещения предоставил самому бедному купцу, обладавшему завидным даром красноречия. «Все равно, — вздыхал Вардан, — такому терять нечего». Польщенный и втайне рассчитывающий на благосклонность царя, а значит, и на обогащение, бедный купец выступил вперед и горячо заговорил:

— Ты, светлый царь царей, защитник христианской церкови, неустанный витязь, надежда грузинских царств, как мог даже подумать, что тбилисцы не плакали от радости, видя, как наконец сбылось их страстное желание и любимый всеми царь Багратиони Теймураз, изгнав проклятых врагов, возвратился в свой удел?

— Нам угодно знать, почему же вы не встретили «богоравного» со знаменами и не предстали в первый же день перед нашим взором?

— Светлый из светлых! Многие неосторожные так и хотели поступить, — а где они теперь? Кто головы лишился, а более счастливые гниют в башнях больших и малых преступников, как огурцы в бочке.

Купец перехватил восхищенный взгляд Вардана и, закусив удила, горячо принялся повествовать о том, как арагвинцы затравили тбилисцев, как несправедливо хватали без разбору всех, в том числе и косых, и, вновь заметив поощряющий кивок головы Вардана, потерял осторожность и стал обвинять арагвинцев даже в тех преступлениях, которые и не совершались: «И вот из-за них, чертей бурочных, в Тбилиси начался голод! Из-за них стало хуже, чем при Хосро-мирзе!» При словах: «А кто их наладил на расправу с подданными царя царей Теймураза, да ниспадет на него благословение неба?..», — Зураб свирепо метнул взгляд на Вардана Мудрого, который хмурился, тихонько прицокивал языком и с отчаянием разводил руками. Зураб не спускал с Вардана настойчивого взгляда, схожего со стрелой. «Пора осадить умного бедняка, решил Вардан, — иначе съест его князь вместе с шапкой, да и уже, спасибо ему, все сказал», — и сделал шаг вперед:

— О светлый царь царей! Ты благосклонно позволил нам предстать перед тобой. В каждом деле есть выигрыш и убыток. И если бы не князь Зураб Эристави, что бы с нами было? Терпения и на аршин не хватало. А шахские грабители тюками вкатывали в лавки горестные испытания. И не князь ли Зураб способствовал радости, наступившей в Тбилиси? Сейчас все хотим служить тебе, царь царей, украшать торговлей твое царство. Прикажи, и снова застучат молотки, снова откроются лавки, и аршины начнут отмеривать не дрожь сердца, а дорогой товар для князей и простой для деревень.

И тут, как было уговорено, все купцы и амкары стали кричать: «Ваша, ваша нашему царю Теймуразу! Да продлится его род до скончания веков!»

Теймураз понял серьезность положения, но не хотел прижимать своего зятя, Зураба Эристави. Поэтому он обещал в ближайшие дни рассмотреть жалобы и тех, кто окажется невиновным, освободить из башен.

Купцы и амкары разочарованно теснились вокруг Вардана.

Староста рассыпался в благодарностях доброму царю царей и, получив разрешение, велел купцам и амкарам внести подарки. По правде сказать, Теймураз в них очень нуждался, ибо долгое пребывание без царства, достояния которого были ограблены Исмаил-ханом и вывезены своевременно в Иран, опустошило казну царя. Кроме бархата, парчи, атласа, оружия и других амкарских изделий, к ногам Теймураза упал вышитый бисером аршинный кисет, туго набитый монетами.

Вардан воспользовался суматохой и шепнул несколько слов бедному купцу. Снова польщенный доверием, тот в изысканных выражениях извинился перед царем за скромные дары — ведь персы грабили без всякой совести, но недалеко то время, когда под сильной рукой царя царей Теймураза благодарные купцы и амкары снова разбогатеют и подарки царю будут соответствовать его величию.

Теймураз благосклонно полуопустил веки, в душе радуясь возможности пополнить свою скудную казну за счет майдана, ибо от князей особых щедрот ожидать не приходится: все они жалуются на ограбление их персами.

— Но, долгожданный царь царей, — продолжал бедный купец, ободренный снисходительным отношением к нему царя, — в торговле и в амкарствах слишком мало людей, некому работать. А торговать кому, если половина мастеров в башнях сидит? Сегодня для нас радость из радостей: царя видим! Может, пожелаешь осыпать милостями и неповинных? А если кто лишние слова, как саман, крошил, то из самана еще никогда не получалось золота.

— Как? Как ты сказал? Из самана? — Теймураз встрепенулся, он уже был поэтом, и нетерпеливо крикнул стоящему за креслом князю: — Пергамент и перо!

Глаза поэта Теймураза загорелись. Он быстро и вдохновенно, при полном молчании зала, начертал строфы. И громко зазвучала маджама, посвященная золоту и саману: