Я не Монте-Кристо (СИ) - Тоцка Тала

Охранник как будто только его и ждал, без вопросов распахнул ворота, и Никита подъехал к самому дому. Но навстречу никто не спешил, он не стал церемониться и вошел в дом.

— Она сказала, что ты приедешь.

Никита обернулся, на ступеньках, ведущих на второй этаж, сидел Вадим. Он вдруг показался Никите постаревшим лет на десять — сгорбленный как старик, опущенные плечи, скрещенные на коленях руки. Но больше всего поразил его взгляд, потухший и совершенно пустой. Голос Беккера звучал глухо, видно каждое слово давалось с трудом:

— Я так надеялся… Черт, я был уверен, что получил ее, но нет. Ты победил, Елагин, палец о палец не ударил, а победил. Забирай ее.

— Заберу, — кивнул Никита, подходя ближе, — тебя даже спрашивать не стану. Где они?

— Наверное подъезжают к аэропорту. Она хочет вернуться в Штаты. Она сказала, что ты придешь и просила кое-что тебе передать. Иди туда, — он неопределенно указал рукой вверх, и Никита понял, что речь идет о втором этаже. Поднялся и пошел по коридору, ноги почему-то не слушались, но Никита пер как мамонт, по-другому нельзя, ему еще надо каким-то чудом успеть в аэропорт.

Тем самым внутренним чувством понял, что перед ним нужная ему дверь, и открыл. Там была спальня Сальмы, Никита остановился на пороге, а потом стены сложились, как картон, и обрушились ему на голову, он уперся обеими руками в дверной проем, не в силах сдвинуться с места.

По всей комнате были расставлены рисунки – на стульях, на столе, на полу. И на каждом был он, Никита. Никита в Хаммере. Никита с бокалом в руке. Никита с малышом на руках, а тот до боли похож на Даньку, только совсем маленького.

Он сглотнул, попытался сделать шаг и не смог, ноги будто налились свинцом, Никита сразу узнал руку художника, невозможно было не узнать. Его бросило в холодный пот, по позвоночнику поползла ледяная струйка. Мозг еще отказывался понимать, но сердце уже рвалось наружу, а потом дернулось несколько раз и затихло.

«Плохо. Очень плохо. Если оно совсем остановится, я ее больше не увижу».

В центре комнаты стоял портрет Сальмы Фон-Россель с серыми глазами и темными, вьющимися волосами его Саломии. Нижнюю часть лица закрывала прикрепленная булавками к холсту шелковая повязка, Никита сделал над собой усилие и шагнул к портрету.

«Ну же давай, стучи, нам сейчас нельзя. Потом как-нибудь, в другой раз», — он уговаривал строптивый орган не сдаваться, работать, гнать кровь по венам. Сердце мужественно отозвалось:

«Раз. Два. Три».

Никита потянул повязку и ужаснулся. Его не испугали два длинных рубца, обрамлявших лицо, его потрясло ее сердце, испещренное шрамами. Красное, истекающее кровью.

«Кто же так тебя ранил, любимая?» — Елагин с болью смотрел на ее боль, сердце пронзило насквозь, и Никита всерьез испугался, что оно сейчас остановится к чертям, и он не успеет сказать сыну, что он не просто Никита, а его отец. Настоящий, родной.

— Она оставила это тебе, — послышался сзади голос Вадима, и Никита закрыл глаза.

Но сердце и в этот раз не остановилось, трепыхнулось и снова отозвалось.

«Четыре, пять…»

— Как… — хрипло спросил, медленно ворочая вмиг пересохшим языком, — как они выжили?

— Новые реактивы, я хотел проверить их в работе и взял биоматериал Саломии, — Вадим прислонился к стене, спрятав руки в карманы, — тест показал, что она Фон-Россель, настоящая, можешь представить мой шок. Я терялся, зачем твоей семье нужен этот подлог, а потом понял, что это случайность, совпадение, вам нужна была актриса, хорошо сыграющая роль, и в страшном сне никому не могло присниться, что в ваш дом попадет настоящая наследница. Я узнал о контракте и стал следить за ней, ты ведь знаешь, чем я на самом деле занимался?

Никита кивнул и закрыл глаза, ни к чему сейчас Беккеру знать, как ему отчаянно хочется зарядить по холеной, самодовольной роже. Пусть сначала расскажет, а потом можно и зарядить. Нужно.

— Я начал слушать вас, Елагин, всех, кому сумел подсунуть «жучки». Тебе в офис, твоей бабке в машину, Саломие в сумку, мне повезло, что она была так непритязательна и ходила с одной сумочкой. В тот день, когда ее похитили, я приехал к университету раньше и увидел, как она села в машину. Прослушка в ее сумке работала как «маячок», но когда сигнал пропал, я понял, что в машине стоят глушилки. По городу я еще ехал за ними, но на трассе меня бы засекли, пришлось вернуться. Мне повезло, что они не сразу выбросили сумку, я как только увидел появившийся сигнал, сразу же выехал следом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Почему ты не позвонил нам, не поехал в полицию? — Никита по-прежнему боролся со своими желаниями, но сейчас момент был еще более неуместный.

— Потому что я знал, что это не простое похищение, — Вадим был удивительно спокоен в то время, как Никиту разве что не подбрасывало. — Саломию хотели убить.

— Я это знаю, — Елагин и правда знал. И знал, кто этого хотел. Он сказал ему: «Гори в аду, как моя жена», и считал, что так и не сумел отомстить за свою семью.

— Нет, Елагин, ошибаешься, — Вадим покачал головой, — Ермолаев всего лишь исполнитель, Саломию заказали, и покровители у заказчика были слишком серьезные, вот почему я не мог обратиться в полицию. Заказчику требовалось инсценировать похищение, только поэтому я успел. Они тянули время, козлами отпущения выбрали пару торчков, Саломию привезли в их дом. Я нашел поселок, но где искать ее, понятия не имел, наугад колесил по поселку, как вдруг увидел машину, на которой увезли Саломию, она выезжала из поселка по соседней улице. Когда я нашел тот сарай, где ее держали, он уже загорелся. Скорее всего, парни вернулись, оглушили торчков и усыпили Саломию. А потом подожгли дом.

— Усыпили? — резко развернулся к нему Елагин. — Зачем?

— Она сказала, что беременная, наверное, пожалели…

«Она спала, Никита, я знаю, угарный газ он… усыпляет». Он заскрипел зубами, чтобы не взвыть и сцепил руки за спиной, а Вадим продолжал, и Никиту не покидало ощущение, что тот ему… исповедуется, что ли.

— Лишь только я вынес ее из дома, взорвался баллон с газом. Думаю, так все и планировалось. Я не стал везти ее в клинику отчима, отвез к знакомому, тот специализируется на ожогах, а когда Саломия очнулась, рассказал ей о наследстве и предложил выбор, вернуться к тебе или поехать со мной.

— Она выбрала тебя. Почему?

Вместо ответа Вадим поставил на комод продолговатую черную коробочку, и Никита услышал голос Ермолаева, а затем еще один голос… Он стоял, как заторможенный, отказываясь верить тому, что слышит, у него даже волосы встали дыбом.

— Саломия… она слышала эту запись?

Вадим кивнул, почему-то избегая смотреть Никите в глаза.

— Это твоя семья заказала ее, поэтому она решила уехать в Штаты и вступить в наследство уже от своего имени.

— Пусть моя семья, — Никите тяжело давалось каждое слово, — но почему она сбежала от меня?

Вадим молча прикоснулся к коробке, и дальше Никита снова увидел, как стены падают ему на голову. Его голос. Его разговор с рекламным отделом. И это даже не монтаж, он и сам бы подумал что ему не нужны ни жена, ни ребенок. А еще звонок отцу…

В груди сдавило, и Никита чуть не задохнулся.

«Она думала, что я ее предал, и все эти годы считала меня убийцей, бедная девочка…»

— Ролик… Это был гребаный рекламный ролик… Постой, Беккер, ты же слушал весь офис, разве у тебя не было записей из других кабинетов?

— Потом… Сначала я тоже думал, что ты в теме, но потом получил записи из других кабинетов и понял, что это мой шанс, понимаешь? И я решил использовать этот шанс. Для тебя она была игрушкой, ты даже в свадебное путешествие потащил свою любовницу, а я любил ее, я вытащил ее из огня, я сохранил ей ребенка!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Никита согнулся пополам, как от удара.

«Семь, восемь…»

— Да, не смотри волком, Елагин, мне доктора сразу сказали, что организм не справится, что лучше прервать беременность, но я знал, что Саломия тогда не захочет жить. Этот ребенок и родился благодаря мне…