Я не Монте-Кристо (СИ) - Тоцка Тала

Саломия любит его, теперь Никита был в этом уверен, до сих пор любит, что бы о нем не думала. Он хорошо помнит ту ночь, когда она пришла к нему, сама, и Никита узнал ее, хоть перед этим напился — с ней же! — а потом решил, что его Мия ему снится. Она пришла, и стоило протянуть руку и включить светильник, или на худой конец подсветить телефоном, все закончилось бы еще там, на Мальдивах, на их острове, откуда они привезли Даниэля.

Никита зажмурился и приложился лбом об руль. Бессмысленно разъедать себе душу, без конца прокручивая их встречи и жалея об упущенных возможностях. А Саломию он просто спросит, почему она так резко и без объяснений от него сбежала.

Впереди замаячила патрульная машина, Никита, опомнившись, начал сбрасывать скорость, но ему уже дали знак остановиться, и он прижался к обочине.

— Сержант Петренко, — скорее по привычке козырнул подошедший патрульный, — нарушаем?

Никита нетерпеливо кивнул, он заранее со всем был согласен, лишь бы побыстрее.

— Скорее, сержант, я опаздываю.

— За смертью своей летишь, как угорелый? — насмешливо спросил сержант, но Никите было не до шуток.

— За сыном. И женой. Восемь лет не видел, — мотнул головой Елагин и достал бумажник. — Мужики, будьте людьми, я их тогда похоронил, а сейчас мне успеть надо. Некогда мне бумажки оформлять, возьмите, сами штраф заплатите, а я поеду.

Он выгреб все деньги, что были. Сержант переглянулся с подошедшим напарником.

— Там пробки по городу, — с сомнением качнул головой напарник, Петренко вздохнул и решительно скомандовал:

— Тогда по машинам. Раз такое дело, поехали, а штраф мы на электронку пришлем, да, Юрий Николаевич, проведем Никиту Александровича?

— Та шо ж мы, звери какие? — пожал плечами Юрий Николаевич. — Поехали.

«Двадцать семь, двадцать восемь…»

При въезде в город на полицейской машине включилась сирена, и так они и гнали по городу — впереди дорожная полиция с воющей сиреной, за ними — Елагин на Хаммере. У аэропорта уже ждал Димка.

— Все нормально, они здесь. Официальная причина задержки — неблагоприятные погодные условия. Они в самолете. Доступ на поле оплачен, так что езжай.

— Спасибо, Димыч, — Никита газонул, снежный шлейф взметнулся из-под колес и заискрился в лучах солнца, сияющего на по-весеннему синем небе.

Ему пришлось оставить Хаммер у кромки поля, Никита сразу увидел Airbus Фон-Росселей — он по-прежнему не мог увязать эту фамилию со своей Саломией, потому что она Елагина, была и будет. Сначала шел, а потом перешел на бег. Ему даже не было интересно, сколько заплатил Димыч за то, чтобы не убирали трап. Или это заслуга Беккера?

Он оттеснил бортпроводницу, вломился в салон и застыл, увидев хрупкую фигурку. Без повязки, с распущенными волосами, она вскинула голову, а затем испуганно попятилась. Тонкие кисти взметнулись, прикрывая лицо, а Никита упирался руками в дверной проем и смотрел в серые, живые глаза своей Саломии. Кровь запульсировала в висках, а потом взорвалась внутри, разнося в пепел пустые, бесполезные и бессмысленные восемь лет.

«Тридцать».

Никита сделал шаг, потом второй, а потом завис над ней, наклонившись как можно ниже, и ему казалось, что все это происходит в какой-то другой, параллельной реальности. Буквально в нескольких сантиметрах его Саломия замерла в ожидании, в ее распахнутых глазах плескался неприкрытый страх. Такая пахнущая, такая родная… И напуганная.

Никита шумно вдохнул несколько раз, втягивая ноздрями одуряющий тонкий запах, накрыл ее ладони, а потом осторожно отнял руки от лица и опустил вниз. Рубцы были точно такими, как на рисунке, он даже знал, какие они наощупь. Саломия отшатнулась, закрыла глаза, а у него все обвалилось внутри от одного вида ее вздрагивающих игольчатых ресниц.

— Убегаешь? — его голос был слишком чужим и сиплым. — Я предатель, да?

Она ничего не ответила, значит да, предатель. Никита медленно опустился на колени, крепко обхватил ее талию и вжался лбом в живот. Почему она так дрожит? Неужели и правда боится?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Почему ты меня все время бросаешь? — он потерся щекой о мягкую ткань ее кашемирового платья и прижался губами, вот так бы и стоять перед ней на коленях вечность, но нужно говорить, ей нужно все рассказать.

И вдруг его коснулись длинные пальцы, сначала несмело взъерошили затылок, потом принялись гладить и перебирать волосы на макушке, Никита задрал голову и будто в кипяток окунулся. Саломия смотрела и улыбалась, и тогда он тоже слабо улыбнулся, сжав руки еще сильнее.

— Я боялась, Никита, боялась, что увидишь меня и разлюбишь. Я не хотела, чтобы ты видел меня такой, думала успею к нашей… очередной свадьбе, а операцию отложили на год, — ее голос стал хриплым, но разве ему не все равно?

— Это был рекламный ролик, Мия, — глухо сказал Никита, продолжая тереться теперь уже подбородком, — я обсуждал по телефону долбаный рекламный ролик, какие-то масла, а эти дебилы всунули туда женщину с ребенком. Беккер знал…Как ты могла, Мия, как ты могла обо мне такое подумать, я ведь тебя так любил?..

И тут он увидел как расширились серые глаза, в которых отразился настоящий ужас, пальцы вцепились ему в затылок, и Никита внезапно осознал, что его Мия действительно ничего не знала. Она простила его, доверила сына, согласилась выйти за него замуж и рожать ему детей, считая его убийцей и подонком! А он боялся, что она не поверит, хоть у Беккера и записан весь разговор, но мало что можно подделать…

— Мия, — он отпустил ее и схватил за руки, — послушай…

— Мама, — раздался за спиной дрожащий детский голос, и Никита чуть не застонал от отчаяния. Он так не хотел напугать своего мальчика, но кажется, у него ничего не вышло, — мама, давай не будем уезжать от Никиты!

— Иди сюда, — обернулся, выпустил руки Саломии и притянул Данила за плечи, глядя перед собой невидящими глазами, — я не Никита, сынок, слышишь? Я отец твой, твой настоящий папа.

Мальчик продолжал удивленно таращиться, а потом перевел взгляд на мать.

— Мам?

Саломия обвила себя руками и кивнула. И тут лицо Даньки озарилось такой неподдельной радостью, что у Никиты остановилось дыхание.

— Правда? Значит я буду такой большой как ты? И уши у меня обратно прижмутся! Я же думал, ты меня просто утешаешь! — он с силой обнял Никиту за шею, а тот хватал ртом воздух, чтобы не задохнуться от захлестнувшей его лавины щемящей нежности, которую можно было теперь не прятать, а лить всю без остатка на доверчиво прижимавшегося к нему сына, его родного ребенка.

Боковым зрением Никита увидел, что Саломия вдруг покачнулась и ухватилась за спинку кресла, а потом начала мягко оседать. Стащил с себя Даньку, усадил его на сиденье и успел подхватить Мию, Данил бросился к ней, обнимая и цепляясь за руку:

— Мамочка, мама,тебе же доктор сказал не волноваться, тебе же нельзя!

— А-ну ка, сын, с этого места подробнее, — Никита уложил Саломию на стоящий напротив обитый светлой кожей диван и присел рядом, поддерживая за голову, — такое уже было?

— Да, — Данька шмыгнул носом, продолжая держаться за материнскую руку, — и на прошлой неделе, и в больнице. Мы потому и уехали, мама операцию хотела сделать, красивой снова быть, а нам сказали теперь нельзя, через год можно будет.

— Почему, знаешь?

Данька замотал головой, Никита взял со столика бутылку с водой и смочил Саломии лицо. Длинные ресницы дрогнули, она открыла глаза, обвела их с Данилом непонимающим взглядом, а потом виновато моргнула.

— Таблетки значит? — насмешливо взглянул на нее Никита, протягивая воду. Саломия отпила из бутылки и поспешно опустила глаза.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Здесь душно…

Никита запустил руки в шелковистые волосы, наклонился и, дурея от вида изогнутой обнаженной шеи, прошептал в самое ухо:

— Когда она родится, я тебя придушу. Не смей увозить от меня детей, любимая.

— Откуда ты знаешь, что это она? — в ответ прошептала Саломия, обвивая его шею. Никита покачал головой.